Костенька говорит:

– Дядь Гриш, а, дядь Гриш…

Папа опять поднимает голову и смотрит на Костеньку. Он ждет, что же Костенька скажет дальше. А Костенька молчит и улыбается.

Папа снова опускает голову, и Костенька папу спрашивает:

– Ну как, дядь Гриш, дела?

Папа молча продолжает уплетать. Костенька пожимает плечами и уходит.

– Сопляк! – озлобленно роняет папа, когда Костенька уже скрывается.

Мама с папой чаевничают, а я прокрадываюсь в уборную и, не зажигая света, сажусь на унитаз…

И вдруг папа начинает пищать. Он уже седой. Папа передразнивает Костеньку.

– Дядь Гриш, а, дядь Гриш… – пискляво выкрикивает папа. – Ну, как, дядь Гриш, дела…

– Я всегда говорила, Гришка, что ты артист, – хихикает мама, и папу вдруг осеняет.

– А может быть, он… – все никак не унимается папа, – а может быть, он гермафродит… – и заливается хохотом.

Я спускаю воду и выхожу. Папа замолкает, а мама мне говорит:

– Толюн?! А ты, оказывается, здесь. Садись. Хочешь кушать? А папка-то наш артист…

Папа в трусах и в майке стоит в коридоре на табуретке и роется в стенном шкафу. Костенька разговаривает по телефону.

Телефон возле шкафа, и папа нарочно шумит: мотает, хлопая, дверцами, трясет в коробке гвоздями, что-то прибивает…

Мама разливает по тарелкам борщ. Сначала наливает папе. Теперь мне. Потом Костеньке…

Костенька придвинул сметану и запустил в сметану ложку. Наполнил и перевернул в тарелку. Сметана сползла.

Костенька посмотрел на маму и запустил ложку снова. Мама застыла.

Костенька опять посмотрел на маму, улыбнулся и снова полез за сметаной.

Мама выронила половник и вскрикнула. Маме дурно.

Папа уже все съел.

Я ворвался в столовую и заорал. И мама на меня зашикала – она приставила к губам палец.

– Тсс! – укоризненно прошептала мама. – Разбудишь Наташеньку.

А я и совсем забыл – скоро я стану дядей.

– Несчастная, несчастная девочка! – обиженно произнесла мама и посмотрела на папу. Папа вытер салфеткой подбородок и ухмыльнулся.

А я знаю, чего папа ухмыляется: все думали, Костенька скоро будет папой, а Костенька Наташеньку надул – оказывается, папа совсем и не он.

И папа теперь доволен: выходит, он тогда пищал совсем не напрасно.

Костеньке уже собрали вещички, и возле двери – как бы он не прихватил чего лишнего – дежурит мама. Мама беспокоится за шубу, которую Костенька совсем недавно Натуле подарил.

– И как это все-таки низко, – сокрушалась потом мама. – Даже магнитофон… вонючий магнитофон… и тот – не постеснялся – унес…

Костенька рассказывает про «предателей»: власовцы отбились от своих – они заблудились.

Их сначала напоили. Потом накормили. А потом расстреляли.

А потом оказалось, что они совсем и не власовцы.

А потом вытащит губную гармошку и, улыбнувшись, давай туда-сюда водить…

Поводит-поводит, потом перестанет и подмигнет. А потом снова играет и больше уже не подмигивает.

Поставив стакан на место, Виктория Ивановна поправляет под локтем подушку и продолжает рассказывать дальше. С пледом на коленях она похожа на скелет.

Виктория Ивановна учительница. Она преподавала литературу. А сейчас, прикованная к креслу, дает уроки у себя на дому.

Моя сестра когда-то тоже ходила к Виктории Ивановне. А теперь привели меня. Мама считает, что современный ребенок должен быть всесторонне развитым.

Музыкальную школу я, правда, так и не осилил. Но зато я играю этюды Гедике и «Лунную сонату». И когда еще ходил с музыкальной папкой, Колька Лахтиков дразнил меня Бетховен.

На заднем дворе меня ждет Цивинский, и я уже опаздываю на двадцать минут.

Мне купили конструктор, и теперь можно построить гараж. А в гараже стоит «Скорая помощь». И вместе со всеми болтами и гайками я поменял его на восемь шариков.

Такими шариками можно играть в баскетбол. Из рамы вытаскивается шпингалет, и получается кольцо. Накнокаешь на подоконнике точку – и тюкаешь… Но я их проиграл в туалете Витожке.

Мама меня спрашивает:

– Толюн, а где конструктор?

Я говорю:

– Чего конструктор?

Папа говорит:

– Все ясно… – и уже расстегивает ремень…

Я говорю:

– Что, нельзя и дать поиграть?..

Папа говорит:

– Чтобы завтра был дома!

И чтобы папа ремень застегнул, у меня на заднем дворе толковище. Буду теперь из маминой шубы копить.

…Виктория Ивановна рассказывает про чиновника. У чиновника украли шинель. И чиновник пришел домой и умер.

Я смотрю на Викторию Ивановну и, ерзая от нетерпения, незаметно поглядываю на часы…

Сегодня я тороплюсь: после «гоголя-моголя» надо еще успеть проштудировать «Труженики моря». И потом своими словами Виктории Ивановне пересказать.

И вдруг я замечаю мордастого Юдина. Он идет мне навстречу и улыбается.

Юдин внук замминистра, и наши мамы дружат портнихами. И он тоже занимается у Виктории Ивановны. А через два часа моя очередь.

К нам на дачу приехали знакомые и, прежде чем садиться за стол, сходили на речку. А теперь возвратились и ждут. После купания повышенный аппетит.

Мама выдала гостям по лопате и повела их в сад.

Кто не работает – тот не ест.

Гости привезли с собой бутылку вина и еще подарочный торт, и теперь мама угощает.

От подарочного торта всем отрезается по кусочку, а остальное – прячется.

А бутылка прячется вся целиком, и вместо нее достаются остатки с прошлого раза.

Мама велела мне прополоть клумбу, но я заупрямился. Тогда она закатила истерику и упала в обморок.

Я схватил маму под мышки и потащил к веранде. Мама была тяжелая. И особенно тяжело было ее тащить по ступенькам.