От разрыва их отношений пострадал бизнес Сисака. За ужином он сообщил мне, что их совместное с негодяйкой предприятие потерпело крах и она, скорее всего, сбежит с деньгами, которые он вложил в это дело в разгар их любви. Счастье г-на Сисака серьезно пошатнулось, как и его финансовое благополучие, и оба этих события оказали большое влияние на нашу семью. Он стал мрачным и раздражительным. А вскоре и вовсе решил сократить свой бизнес, виня во всем состояние экономики страны. Хотя он и говорил, что мне не понять его проблем, дома он продолжал вымещать на мне все свои невзгоды и разочарования.

А потом он отобрал у меня мое золотое ожерелье, продав вместе с некоторыми дорогими вещами. Потом он решил продать часть принадлежавшей ему земли, чтобы поддержать на плаву свой бизнес и платить за содержание дома.

Все эти годы, даже редко бывая с нами, он ясно давал понять, что мы все ему надоели – и я, и наши дети. Само наше присутствие было для него досадной обузой.

И как-то ночью он потерял самообладание. Поворочавшись в постели какое-то время, он вдруг вскочил и сказал, что его раздражает шум детского дыхания. По его словам, оно его душило. Они, мол, воруют у него воздух.

– Они что, не видят, что я умираю? Каждый день я, выбиваясь из сил, работаю ради нашей семьи, а они не могут дать мне подышать спокойно! Как они смеют воровать у меня воздух? Я больше не намерен этого терпеть! – взвыл он.

Я перепугалась. Спросила, что мне сделать. Он распорядился унести детей от него подальше.

Оба мальчика, услышав крики отца, проснулись и заплакали. Я пыталась их утешить, говоря, что если они не перестанут плакать, их отец еще больше расстроится.

– Поторопитесь, мальчики! Берите свои подушки и одеяла и марш за мной! Мы найдем вам другие постельки!

И я отвела их в комнату, которую г-н Сисак обустроил для своей любовницы. Я уложила там своих мальчиков, подумав, что побуду с ними, пока они не заснут. И не успели они заснуть, как я услыхала храп г-на Сисака. Я обняла младшего и стала гладить его по головке, а его брат, повернувшись ко мне спиной, скоро задремал. Успокоившись, я тоже уснула.

На следующее утро Сисак выразил мне свое неудовольствие из-за того, что я не вернулась спать в нашу супружескую кровать. На что я ответила, что, мол, я боялась, как бы он не задохнулся. Он злобно взглянул на меня и велел, чтобы я следила за своим языком.

После той ночи комната, ранее служившая для их отца любовным гнездышком, стала детской.

Сисак считал, что дети уже достаточно выросли и у них должна быть собственная спальня, но я в глубине души с ним не соглашалась. Читчай только-только пошел во второй класс начальной школы, и теперь я не могла, как прежде, ложиться с ним в обнимку и засыпать вместе. Вместо этого он целые дни, а теперь и ночи, проводил все время со старшим братом, который всегда был ко мне безразличен и со временем все больше отдалялся от меня. А Читчай во всем подчинялся старшему брату. Они любили играть вместе. Достигнув определенного возраста, оба мальчика уже не хотели оставаться близкими с матерью. Хотя это всем известно, но для меня такой опыт был болезненным.

Мне захотелось родить еще одного ребенка.

Дети всегда были мне в радость. Благодаря детям я ощущаю, что нужна кому-то. А без детей я чувствую себя как корабль, сорвавшийся с якоря: пустой, сбившейся с курса. Видеть, как взрослеют мои мальчики, для меня было невыносимо. Поглядите, что они делают, едва научившись бегать: первым делом они вырываются из материнских объятий.

Поглядите на моих обоих сыновей – мою плоть и кровь. В каждом – половина моей жизни, половина моей души. Мы так похожи. Но чем старше они становились, тем меньше себя я в них распознавала. Позвольте я вам расскажу про своего старшего.

Как я уже сказала, мой старший сын видел во мне своего врага. Это был Сисак, переодетый ребенком. И сходство становилось все более очевидным по мере его взросления. Любое его слово или действие имело своей целью причинить мне боль – такое у меня создавалось впечатление. (Интересно, а сам он это осознавал?) Возвращаясь домой, к примеру, он ложился на пол и делал домашние задания. Когда я подходила и спрашивала, как у него дела, он одаривал меня снисходительным взглядом, в точности как его отец, словно говоря: ты все равно не поймешь, что я изучаю.

– Оставь меня в покое, – говорил он. – Ты разве не видишь, что я делаю уроки? Пойди проведай Читчая, а от меня отстань.

Не пойму, чем его так раздражало мое присутствие, но я не отступала. Я снова и снова подходила к нему, спрашивая, как прошел его день, хвалили ли его учителя и успешно ли он сдал экзамены. Этот последний вопрос Сисак частенько задавал сыновьям. Когда же его задавала я, мой старший отвечал, словно хотел меня ножом полоснуть:

– Даже если я тебе расскажу, ты все равно ничего не поймешь!

– И почему это я не пойму? – парировала я. – Я уверена, мне доставило бы радость знать, что мой сын успешно сдал экзамены.

Он ничего не ответил, а только рассмеялся мне в лицо.

Вряд ли я единственная, кто думает, что он считает меня глупой. Когда я спрашивала у него про домашние задания, он отмахивался от меня как от назойливой мухи, потому что знал, что я ничем не могу ему помочь.

– Ты не помогла бы, даже если бы очень захотела, – вот что он мне говорил.

Но хоть он и относился к своему образованию с бо́льшим почтением, нежели к своей матери, то в этом он был прав. Я не могла ему ничем помочь.

Меня огорчало его отношение ко мне. Он считал меня препятствием на его пути к знаниям. Я отчетливо помню, что он сказал мне однажды, когда учился в пятом классе. Он смотрел мультики, когда я попросила его помочь мне с какими-то домашними делами. Он сказал, что уже закончил уроки, и делать ему было нечего, но домашние дела больше не входили в его обязанности. Как будто получаемое им образование возвысило его над подобными низменными занятиями. Услышав от него такое, я сказала, что он ведет себя неблагоразумно. Как мой сын, он должен делать