то, что я ему велю. Но он отказался подчиниться. Он свое дело сделал, а я должна заниматься своими делами.

– Давай поступим так, – предложил он. – Я выполню за тебя твои обязанности по дому, но ты должна будешь сделать за меня уроки. Это будет справедливо.

Я потеряла дар речи. С его стороны было невероятной грубостью так со мной разговаривать.

Я услыхала, как демон в его душе расхохотался над моим молчанием.

– Но ты же не сможешь, правда? – съязвил он. – А все потому, что ты не умеешь ни читать, ни писать. Тебя разве не стыдно?

Словно ножом пырнул.

Но твой ребенок всегда остается твоим ребенком, даже когда им овладевают темные силы. Бывали времена, когда я не могла его любить (не буду это отрицать), но узы, связующие мать и дитя, разрубить нельзя. Когда твоему ребенку больно, он будет тебя звать. Это инстинктивный крик, коего он даже может не осознавать. И когда ты услышишь этот крик о помощи, неужели ты – мать – все еще будешь его презирать?

Когда твой сын недостойно себя ведет или совершает какой-то гнусный поступок, только ты, его мать, имеешь власть осудить его или наказать. Никакая мать не позволит чужим людям оскорбить ее детей или навредить им, и неважно, насколько плохо ее дети себя ведут.

Когда он пошел в среднюю школу, он не только смотрел на меня свысока, но и не скрывал, что презирает меня. Он презирал мою манеру говорить, он презирал мои потуги выражаться красиво. По правде сказать, все во мне вызывало у него презрение.

То, что произошло в тот день, еще живо в моей памяти. Был август, День матери[62]. Ученикам разрешили пригласить своих мам в школу на праздничную церемонию в главном зале. Ученики должны были пасть ниц перед мамами, преклонив свои головы на мамины ноги, дабы выразить свое уважение, и все это время тихо исполнялся гимн о материнской любви. Мой сын поступил так, как от него требовалось во время этой церемонии, но я знала, что он неискренен. (Знаю, вы считаете меня бессердечной, коль скоро я говорю о нем в таких негативных тонах.) Но я понимала, как он ко мне относился, потому что он несколько раз пытался уклониться от приглашения меня на церемонию – то он намеренно не вручил мне официальное приглашение из школы, то сообщил своей учительнице, будто я заболела. (Позднее, когда мы случайно с ней столкнулись, она спросила, выздоровела ли я.) Когда г-н Сисак узнал об этом, он сказал сыну, что тот должен вручить мне приглашение. И когда мы вместе приехали к нему в школу, могу сказать, что он меня стыдился. Он был смущен и беспокоился, что его одноклассники и учителя начнут насмехаться надо мной.

Тем не менее, я присутствовала на церемонии, сидя на стуле в большом школьном зале, а он отдал мне дань почтения, приложив лоб к моим ногам. Хотя я знала, что это все это было напоказ, по моим щекам потекли слезы.

Мой старший сын был склонен к наукам, и я обычно становилась жертвой его безмерной учености. Все стало хуже, когда он отказался обременять себя домашними обязанностями, свалив их на своего младшего брата, который выполнял их, не жалуясь. Читчай освободил меня от бремени многих домашних забот и приносил мне много радости. А вот его старший брат частенько отсутствовал дома. Он приходил из школы, переодевался и оставлял грязную одежду, чтобы я ее постирала. Вернувшись, он разваливался на любимой папиной софе и просил подать ему ужин. (И я делала все, как он просит – в конце концов, он же просил!) Когда я выходила из гостиной, чтобы принести ему ужин, он переключал телевизионный канал, хотя я только что смотрела свою любимую передачу. Он вел себя как сменщик хозяина дома.

Временами мое терпение лопалось, и я ему возражала. А он делал мне обидные замечания насчет того, как мне промыли мозги эти дурацкие мыльные оперы и как я подражала манере разговаривать их персонажей.

– Тебе не стыдно так говорить? Ты настолько одержима этими сериалами, что они стали для тебя целым миром! – упрекнул он меня.

– Что ж, тогда докажи мне, что существует мир, отличный от мира этих сериалов, – сказала я. – Они рассказывают о любви, об алчности, о страсти, а все это – часть человеческого существования! Я, быть может, не так образованна, как ты, но я много чего узнала из них.

– Это потому, что ты необразованная, – ответил он.

– И что с того? – возразила я. – Что с того, что я необразованная? Какой в этом вред? Разве я не вырастила тебя? Разве я не забочусь о нашей семье? Мне не нужно было получать образование, чтобы все это делать. Мне не нужно быть грамотной, чтобы выживать! Вот что я тебе скажу: ты бы не прожил и дня в моей деревне. То, чему тебя учат в школе, не помогло бы тебе выращивать рис или добывать себе пропитание.

– Ха-ха-ха! – истерически расхохотался он. – С чего это ты решила, что я бы захотел жить в твоей деревне? Лучше сдохнуть, чем обитать в такой дыре!

– Прекрати! Я не хочу больше ничего слышать! – я попыталась пресечь его презрительные слова о своей родной деревне.

– Ты такая легковерная! Я просто не понимаю, почему ты подражаешь манере говорить этих персонажей мыльных опер! Говори на своем родном диалекте – это куда лучше, чем копировать их речь.

– Твой отец хочет, чтобы я так говорила.

Он рассмеялся.

– Вот об этом я и толкую. Ты – размазня. Неужели ты не отдаешь себе отчета в том, что так, как ты, больше никто не говорит!

– А зачем мне обращать внимание на то, как говорят другие люди? Мне лучше быть самой собой. Ты посмотри на себя: крутишься вокруг чужих людей и приносишь в наш дом нелепые фантазии! Тебе надо побольше сидеть дома. Твой отец преуспел в жизни лучше, чем многие, и все равно ты его не слушаешь, когда мы не разрешаем тебе якшаться с чужаками. Ты ведешь себя как недотепа.

Он опять рассмеялся мне в лицо. Этот мой сынок просто невозможный! Он, верно, одержим злым духом.

– Это ты – недотепа! На самом деле вся наша семья – это сборище чудаков. Ты и отец – вы оба чудики!

– Ты назвал отца чудиком! Я все ему расскажу! – завопил Читчай. Даже он понял, что его брат перегнул палку.

И это, похоже, сработало. Мой старший тихо хохотнул, чтобы скрыть