Я вновь оглянулся на Димеону — девочка стояла неподвижно и, не отрывая глаз, смотрела на страшную повозку. Лицо её не выражало никаких эмоций, но ладонь в моей руке оставалась напряжена. Вокруг по-прежнему шли люди — один из них чувствительно толкнул проповедницу в спину, пробормотав что-то неодобрительное, но жрица даже не поглядела в его сторону. «Не рановато ли я отпустил Василису? — подумал я с беспокойством. — Если сейчас она захочет что-нибудь учудить...» Я вновь обернулся к телеге.

Из дверей лавки, возле которой остановился мясник, успели выйти двое — по виду рабочие — и теперь о чём-то горячо спорили, поминутно указывая на мясо. Димеона молча смотрела, в лице её не было ни кровинки. Придя, видно, к какому-то соглашению, мужики одну за другой перетаскали в помещение три туши. Потом один из них забрался в телегу и принялся прямо посреди улицы разделывать четвёртую. Из-под топора летели ошмётки. Вся операция продолжалась не более пары минут. Закончив, мясник соскочил на брусчатку и, собрав отрубленные куски, скрылся в дверях магазина, а второй работяга начал кутать в мокрую ткань то, что ещё оставалось в повозке. Димеона едва заметно кивнула, и мы пошли дальше. Я всё боялся, что она решит что-нибудь предпринять, но девчонка держалась на удивление спокойно, и лишь возле самой телеги замедлила шаг, чтобы втянуть носом тяжёлый гнилостный запах. Потом мы двинулись дальше — просто два силуэта в толпе — и лишь через полсотни шагов услышали позади неспешное цокание копыт. Димеона вздохнула.

— Знаешь... — произнесла она тихо. — Ведь Мелисса мне говорила, что есть в жизни вещи, с которыми ничего нельзя сделать — можно только запомнить, а потом пройти мимо и следить за тем, чтоб не засело чересчур глубоко в голове. Я тогда не поверила и только сейчас поняла. Выходит, она уже тогда знала?..

Я промолчал. Мы прошли ещё квартал или два.

— Даффи! — окликнула меня проповедница как-то жалобно. Я поспешил обернуться — в глазах у неё стояли слёзы. — Даффи, — продолжала она тихо-тихо. — А ты-то хоть понимаешь, зачем я всё это делаю?

Я остановился — как это порой бывает, невинный вопрос попал вдруг в самую точку, будто бы сковырнув кровяную корочку с застарелой мозоли. Господи, Димеона! Ещё б я не понимал!..

Девонька, я ведь и сам такой же. Я ведь и сам считаю, что мир мог бы быть устроен куда как получше, чтобы не было в нём страдания и всей этой гнили. Чтобы люди могли быть счастливы просто так, глядя на это небо и дыша этим воздухом, а не давили б друг друга в затхлых сумрачных мегаполисах. Чтобы верили в чудо и в сказку, и в Сказку тоже чтоб верили, как наивно бы ни звучало, и чтобы шли в Сказку именно ради Сказки, а не ради того, за чем сейчас в неё ходят. Я бы тоже хотел, чтобы мне по утрам пели птицы, чтоб трава была вечно зелёной, а люди — молодыми и радостными. Но, Димеона моя, разве я сам знаю, как донести это до других?.. Разве я знаю, как перестать быть белой вороной среди коллег и заняться, наконец, хоть каким-нибудь делом? И того, что это за дело такое, я тоже не представляю — потому и вожусь со статьями, с экспериментом, с полёвками — со всем, что под руку подвернётся. Потому и сижу на работе, считая минуты до конца рабочего дня, а потом дома точно так же не знаю, чем себя занять. Потому и не верю, что вся жизнь пройдёт так беспросветно, и не хочу, и боюсь этого — а она всё проходит: день ко дню, минутка к минутке. Ты не знаешь об этом, моя темпераментная друидочка, но внутри я такой же. Больше того: ты, хоть этого и не осознаёшь, гораздо счастливее своего компаньона, потому что ты знаешь, за что ты борешься, потому что у тебя есть точка приложения сил, а я... Я просто отстал от поезда и гляжу теперь сквозь стекло серой станции на яркие, расписные вагоны и всё надеюсь в каком-нибудь из них увидеть себя.

Ничего этого я, понятное дело, вслух не сказал. Вместо этого я вздохнул, покрепче сжал Димеонину руку и тихо ответил:

— Понимаю, конечно же, понимаю... Я хочу, чтобы у тебя получилось. Верь мне.

Димеона долго, пристально вглядывалась в мои глаза. Потом она осторожно привстала на цыпочки и лёгким касанием поцеловала меня в щёку. Это было приятно, но так неожиданно, что я растерялся, а друидка уже опять смотрела на меня снизу вверх.

— Спасибо, Максим, — сказала она, и её рука в моей ладони стала словно бы горячее. — Спасибо, что не соврал.

И вот мы уже снова шли вдоль по улице, будто только что ничего не случилось, и лишь в голове у меня продолжали носиться обрывки какой-то восторженной чепухи. Мог бы я?.. Маг и нимфа... Если вдуматься — бред, конечно: какой из меня, к чёрту, маг... Не в этом дело. Дело в том, Максим, что ты у нас снова влюбляешься в сказочного персонажа. Или не влюбляешься, а уже влюбился давно? Недаром же Васевна с самого начала надо мною подтрунивала... Уже тогда знала? Неужели так видно? Кошусь на малышку — вот она идёт, стройная, юная, опять погружённая в рассказ о чём-то, чего я не слушаю... Маг и нимфа? Хм.

Я поглубже вдохнул и мысленно похлопал себя по щекам. Максим, остудись! Вон, дождик как раз... Поостынь. Влюбился в сказочного персонажа... Маг. Нет, ну это же надо! Как будто бы я не знаю, что под этой мордашкой может быть кто угодно — старуха, девочка... Вдруг — мужчина? (Ёжусь.) Мало было в моей жизни этих волшебных красавиц — будто бы я не знаю, в кого они превращаются с боем часов. Но всё-таки...

Остынь, Максим, охладись. Ну кто ты для неё такой? Охотник. Обманщик. Маг диких