если не боль, то… такое чувство, когда ты стоишь на пороге пещеры и ждешь, чтобы дождь закончился. Думаешь, что вот-вот и из-за облаков выглянет око Духа Дня. То коснется взглядом скал и лесов. Вновь отправит охотников и добычу по тропам.

Но дождь не прекращается. Все шипит и стучит своими жирными каплями. А ты все ждешь и ждешь. И не знаешь, дождешься или нет.

В свитках волчицы такое чувство называлось тос-кой.

Арди тос-ко-вал по чему-то или по кому-то, но сам не знал по чему или по кому именно.

— Потому что ты привык пользоваться своими руками и ногами, маленький друг, — Атта’нха отстранилась и позволила молодому охотнику положить его лохматую голову на свои колени. Волчица когтями перебирала шерс… волосы Арди, распутывая колтуны и позволяя волнистым локонам свободно спуститься на шею. — Ты все привык делать сам. Своими руками. Своими силами. Так тебя учит Эргар, Шали и Гута. Не потому, что они плохие, а потому что по другому не умеют. Запомни, маленький друг, мало кто в мире совершает недоброе, потому что хочет его совершить. Зачастую зло происходит потому что те, кто его творит, просто не умеют иначе.

— А почему, тогда, они не учатся? — возмутился Арди.

Атта’нха щелкнула его по носу и буквально повторила вопрос, который недавно ей задал собеседник.

— А почему ты, маленький друг, до сих пор не всегда слышишь Имена и не видишь то, что мир скрывает от тебя, когда ты смотришь ему в лицо, а не в глаза?

— Потому что… потому что… — молодой охотник вздохнул и понурился, зарывшись лицом в шерсть, откуда глухо прогудел. — Это трудно. Слушать трудно. А говорить еще труднее. Я как-будто одновременно плыву против течения весенней реки, а к моим ногам прилипли валуны, которые толкает по утрам Гута.

— Да, маленький друг, — Арди этого не видел, но знал, что волчица подняла голову и посмотрела куда-то вдаль. Может даже дальше, чем то, чего касался взгляд Кайшаса. — Учиться делать то, к чему не привык, тяжело. И многие просто откажутся. Посмотрят на то, что новое труднее старого и найдут тысячу причин, почему им достаточно и того, чем они уже обладают.

Арди, как это часто бывало, не понял, что именно ему сказала волчица.

— Это тоже то, что я пойму позже? — спросил молодой охотник, а затем указал на свою грудь. — Через это и… — он дотронулся до щеки. — Это?

Волчица кивнула.

— Чтобы ни узнал твой прыткий разум, маленький, добрый друг, но пока твое сердце не заболит, а глаза не уронят соленые капли, то ты не примешь новое знание.

— А почему?

— Потому что вы, — Атта’нха произнесла последнее слово так, что стало понятно — волчица имеет ввиду куда больше, чем самого Арди и его друзей. — Просыпаетесь во сне Спящих Духов с криком от боли и с ней и живете. Каждый день стараясь сделать её чуть менее заметной. Но она всегда рядом.

Арди нахмурился. Да, два сна Духа Ночи тому назад, он сорвался с тропы и довольно неудачно приземлился на склон. Так что у него болело в нескольких местах по телу. Но сегодня уже стало легче.

Тогда о чем говорила волчица?

— Чтобы услышать Имя, маленький друг, тебе нужно лишь забрать то, что Спящие Духи уже дали тебе с самого рождения, а чтобы пойти чужой тропой… — волчица взяла в лапу немного каменной крошки и кинула перед собой. Камешки полетели по облакам, а затем раскололись, выпуская на свободу каменных ласточек. Те парили так же легко и свободно, как гусиный пух. — Чтобы пойти чужой тропой и надеть на себя чужую шкуру, добрый друг, нужно узнать всю ту боль, с которой родился тот, чей облик ты хочешь примерить.

— Значит я не смогу? — немного грустно вздохнул молодой охотник. — Не смогу так же, как и ты, когда так легко меняешь облики?

— Я не говорила, что ты не сможешь, добрый друг, — покачала головой волчица. — Я сказала лишь, что это будет трудно. И долго. И больно.

— Эргар учит меня, что боли нельзя боятся, — тут же напомнил Арди. — Что охотник, который боится боли, скорее всего совсем скоро отправится по невидимым тропам Спящих Духов. Боль, она как Голод, может победить, только если ей сдаться.

— Эргар правильно тебя учит, добрый друг, — согласилась волчица. — Но он учит тебя, как одолеть боль твоего тела, но никто не знает, Арди, как победить боль, что живет глубже. Под твоей кожей. А если говорит, что знает как, то обманывает. И тебя. И себя.

— Под моей кожей… — нахмурился молодой охотник. — когда болят мышцы и кости?

Атта’нха снова улыбнулась. Так же, как и прежде. И её улыбка чем-то напоминала ускользающий по ранней весне, тонкий лед на озерной глади. Что-то, с чем предстояло проститься на долгий, долгий срок, прежде чем встретиться вновь.

— Когда ты поймешь о чем я говорю, маленький друг, то ты поймешь и как идти тропами, которыми ходят ласточки.

Арди встрепенулся.

— Почему ласточки? Может я хочу быть как Кайшас или как соколы, над которыми он всегда насмехается, или как вороны или…

Он еще долго что-то говорил, возмущался и хмурился, а Атта’нха продолжала перебирать его волосы и улыбаться.

* * *

Арди перебирал пальцами струны ветра и наблюдал за тем, как ласточки парили среди людей, спускавшихся по тропам на пирс. В костюмах и платьях. С багажом и без. Кто-то прятался под зонтиками, спасаясь от зенитного солнца, а кто-то, зачастую дети, ели мороженное.

Вот мальчик в коротких бриджах, смешной панаме, с рожком мороженного в руках держал на поводке миниатюрного, взъерошенного пса.

Такие не знали даже языка домашних зверей. Их ведь создали не Спящие Духи, а люди, скрещивая между собой разнообразные породы.

Странные мысли.

— О чем ты думаешь, Арди-волшебник? — шепнула Тесс, положившая голову ему на плечо.

Она придерживала свою шляпку и, как и волны Ласточкиного Океана, ловила глазами блики солнца. Уже не весеннего. Еще не летнего.

— О том, что видели ласточки этой зимой, — честно ответил Арди.

Они собрались сегодня гулять всю ночь. Выходной день, хорошая погода и время года, когда солнце почти не опускалось за горизонт и теплые, столичные ночи надевали на себя сумеречные