Восстание этеристов в 1821 году оказало противоречивое воздействие на российское восприятие греков. В то время как Александр I в своей оценке этого движения предпочел остаться на легитимистских позициях, российские читатели встретили известие о восстании с воодушевлением, которое свидетельствовало о «расхождении путей» правительства и российского общества в первой половине XIX столетия[683]. Восстание постоянно фигурировало в новостных колонках российских периодических изданий 1820-х годов, и множество публикаций по этой теме заставляли сочувствовать греческим жертвам османского угнетения[684]. Вызывая у российских читателей симпатию, восстание явило немало примеров классического героизма, позволявших говорить о «возрождении Греции» и ставивших под сомнение скептическое отношение Шатобриана к современным обитателям этой страны[685]. По словам российского военного и писателя Н. В. Путяты, в 1820-е годы «[берега] Дуная, Царьград, Греция, возрождающаяся из пепла, были беспрестанными предметами наших разговоров»[686].

Хотя Греческая война за независимость вызвала широкую симпатию со стороны российского общества[687], ход и итоги этой войны заключали в себе зародыш российского охлаждения к грекам. В 1820-е годы борцы за независимость Мореи могли показаться достойными потомками Аристида и Фемистокла[688], однако они не оказали решающего влияния на российское восприятие греков, большинство из которых остались османскими подданными после учреждения в 1830–1832 годах небольшого греческого королевства на юге Балканского полуострова. В силу своего положения в социальной и экономической структуре Османской империи греки продолжали представляться мелкими торговцами, лицемерными священниками или коварными фанариотами. Этим объяснялось устойчивое восприятие греческих подданных султана как недостойных своих древних предков, сформированное французскими авторами в начале 1800-х годов.

Период 1820-х годов был временем апогея российского классицизма, когда древнегреческие поэты и писатели сыграли важную роль в формировании русской национальной литературы[689]. Однако сама популярность классических авторов и их героев у нескольких поколений образованных россиян объясняет их постоянное разочарование в новых греках. Классическое образование способствовало усвоению представителями российского общества идеализированных представлений о древних добродетелях, которым потомки Леонида и Перикла просто не могли следовать. Порой само восхищение антиками заставляло россиян презирать тех, кто ежедневно ступал по древним обломкам. Это относилось, в частности, к В. Г. Теплякову, посланному генерал-губернатором Новороссии М. С. Воронцовым собирать древние греческие и римские монеты в Болгарии, занятой российскими войсками в 1829–1830 годах. Тепляков был поражен жадностью греческого митрополита Варны, который требовал 500 пиастров за кусок древнего мрамора, встроенного в городскую стену. Высмеивая местное поверие о том, что такие камни предохраняют здания от разрушения, Тепляков видел в подобных историях «настоящий характер народа, обезображенный… алчностию к корысти и малодушным суеверием – неизбежными последствиями столь долгого оцепенения духа, омраченного отсутствием нравственной жизни, изнемогшего под бременем вековой неволи»[690]. При виде «наследник[ов] просвещения, вкуса и роскоши Афин», российский автор мог лишь сокрушаться по поводу того, как мало времени потребовалось, чтобы «глухое варварство воссело на обломках человеческой образованности!»[691]

Таким образом, российское восприятие греков в XIX столетии становилось все более и более амбивалентным. В каком-то смысле оно всегда было таковым. Элементы этой амбивалентности можно усмотреть в отношении царских подданных допетровской эпохи к своим греческим единоверцам. Это отношение было одновременно уважительным к византийским истокам русского православия и в то же время принимало во внимание последующее отступничество греков, заключивших унию с Римом в 1439 году, что навлекло на них гнев божий в виде османского завоевания Константинополя. Секуляризация и вестернизация мировоззрения российских элит в течение XVIII столетия воспроизвела эту противоречивость на новом уровне. В той степени, в какой эллинофильство повлекло за собой открытие дохристианского прошлого, оно способствовало секуляризации российского образа греков, а также ослабляло традиционную ассоциацию между греками и православием, которую Русь заимствовала у Византии. В то же время вестернизация российских элит не только выражалась в их интересе к классическим авторам, но и способствовала развитию у них критического отношения к фанариотам, которое перекликалось с допетровским представлением о «коварных» греках.

Греческая история заключала в себе как предметы, достойные восхищения, так и те, что вызывали порицание. Несмотря на представление о Древней Греции как о колыбели европейской цивилизации, ее недавнее прошлое выглядело унылым. Османское завоевание, по всеобщему мнению, привело к упадку искусств и знаний, чему сопутствовало и изменение в характере самих греков. Значение греческой темы в культуре российских элит XVIII столетия, как и многослойность, проявившаяся позднее, сыграли важную роль в формировании российского восприятия других христианских народов Балканского полуострова, остававшихся до определенного времени в тени греков. Греки как мужественные античные герои и греки как коварные и пресмыкающиеся царедворцы служили российским авторам двумя моделями описания других балканских народов.