дурь. Может, и дурь, сказал Степан, а подлому народу очень нравится. А то, что мы им говорим, они и слушать не хотят, смеются. Говорят: какая это дурь, да где это такое видано, чтобы царь от престола отрекся. Сам по себе! Да быть такого никогда не может, говорят. Не отрекался он, а убежал и спасся, а теперь сидит в трактире и грозит ей косы… Но тут Степан замолчал, спохватившись. Иван строго сказал: иди. Степан пошел к двери, но при пороге вдруг остановился, потому что вспомнил, повернулся и сказал, что завтрак готов. Иван встал и пошел следом за ним на завтрак, на эту чертову кашку и кофе.

А после кофе ему было сказано, что господин майор вот-вот вернется, просил не скучать. Иван поднялся и сказал, что подождет его в бильярдной. Как пожелаете, сказал Степан и повел его в бильярдную.

Бильярдная у Никиты Ивановича была знаменитая. То есть она Ивану сразу и очень понравилась. Там же было просторно и светло, и стол был какой-то очень ловкий, к нему так прямо и тянуло. И лузы были, как говорится, луженые, шары бегливые, кии киястые. Киев там, кстати, было как мушкетов в оружейной — полстены. Иван их перепробовал штук пять, и все были хорошие. И гонялось тоже очень хорошо: Иван подряд сделал три партии, а играл он в рокруа, и при этом совсем не устал, потому что за час справился, не больше. После позвонил, пришел Степан, Иван спросил про Семена, Степан сказал, что они скоро будут, и спросил, не нужно ли чего. Иван подумал и сказал, что пока ничего. Степан ушел, а Иван, еще немного посидев и посмотрев в окно, на облака, опять стал играть. И сделал еще два рокруа, прежде чем пришел Семен.

Семен был задумчивый, тихий, он, как вошел, вначале просто смотрел на Ивана, как тот играет, и молчал. И Иван ничего у него не спрашивал, потому что не было у него такой привычки — лезть вперед. И он доиграл партию, положил кий на стол и посмотрел на Семена.

— Ловко! — сказал Семен, который играл плохо, Иван это знал. — Ловко, — еще раз сказал Семен. После усмехнулся и сказал уже такое: — А кто знает! А может, я и вправду скоро к тебе приеду и мы с тобой там сыграем, в твоих Лапах. И еще на Хряпского наедем!

— На Хвацкого, — сказал Иван.

— Точно так, на Хвацкого, — сказал Семен. — Но про это, — сказал он, — пока что еще рано загадывать. У нас еще есть время. Выставляй! Сыграем!

И Семен пошел к стене за кием. А Иван вывалил шары на стол и начал готовить новую партию. После бросили монету, разбивать выпало Семену. Семен разбил — как всегда, криво. А Иван положил первый шар.

— Ловко! — опять сказал Семен.

Иван продолжал бить. То есть ходил вокруг стола, выбирал и бил, перебивал, а Семен стоял, смотрел на это, улыбался и помалкивал. А потом вдруг заговорил — как будто сам с собой. Вначале он сказал такое:

— А что, может, вполне поедем. Будет куда ехать, вот что главное!

Иван перестал целиться и посмотрел на Семена. Тогда Семен сказал еще:

— Я его хорошо знаю. Значит, я знаю, что говорю. Он что пообещает, то и сделает. Это она сперва одно пообещает, а после говорит: я тогда ошибалась! Это теперь не годится, она говорит. Это зачеркнуть и надорвать для верности! А он не такой. Он же над этим давно думал. Двадцать лет думал! И со шведской моделью сравнивал, и с английской. И посчитал, что шведская модель нам более всего подходит. Да ты играй, играй!

Иван опять стал целиться, ударил и попал. Семен молчал. Иван опять походил вокруг стола, нашел еще одно хорошее место, долго примерялся, ударил — и промазал, да так сильно, что свой вылетел за борт.

Но Семен его поймал и выставил. Иван опять стал целиться. А Семен опять заговорил:

— Я знаю, что про него говорят. Что он насмотрелся на чужое и теперь хочет у нас это насадить и привить. А не привьется, потому что чужое! У нас своя земля, свои законы и свои порядки. Бей!

Иван ударил — и попал, заколотил даже — и пошел целиться дальше. А Семен продолжал:

— Как тогда было, когда Бой-баба всем нам на шею садилась. Как? А вот: тогда, говорят, и дед мой тоже говорил, тоже были такие же умники, князь Василий с князем Дмитрием, они же тоже думали сделать почти что такое же: конституцию и две палаты, верхнюю и нижнюю. Очень красиво все было задумано, а как полезно! Там же и вольности тоже давались, это еще тогда, и неподсудность, и запрет на конфискации земель. То есть чего бы не радоваться?! Но только зачем чужому радоваться, стали говорить. И вообще, зачем нам чужое?! Вот царица, говорят, это да, это по-нашему! Казнить и миловать! И стали орать за царицу, что давай ее сюда, хотим царицу, а этих умников в железо и в Сибирь! Бей, чего смотришь!

Иван ударил и промазал, забил своего. Семен обидно засмеялся. Иван покраснел. Семен сказал:

— А зачем меня слушал? А вдруг я дурак? — После сказал: — Играй, играй! А я не буду. Я лучше посмотрю, как ты играешь, у тебя же ловко получается, играй.

Иван выставил шары и опять походил вокруг стола, но удобного места нигде никак не находилось. Сперва Иван не мог понять, в чем тут дело, а после понял: он теперь больше смотрел на Семена, чем на стол, и все ждал, что Семен скажет дальше.

Но Семен молчал. И Иван сперва забил еще два шара, прежде чем Семен опять заговорил — и теперь уже вот что:

— Я не знаю, как надо правильно. Да и мне, если честно сказать, все равно, что у нас будет — две палаты, или одна, или вообще все останется по-старому, казнить и миловать. Да, мне все равно! Потому что я же все равно как был майором, так майором и останусь. И деревня моя какой была, такой останется. Государь мне ничего не прирезал, и покойная государыня тоже. И новая, которая сейчас хочет садиться, чую, тоже не прирежет и не собирается. А он прирежет! И я это точно знаю. И прирежет не потому, что это ему так шведская модель парламентаризма подсказывает, и не английская тоже. А потому, что я, Семен Губин, еще как