Эта особенность оживляет рассказ Черчилля о масштабной сложной подготовке к высадке десанта в Нормандии, ставшей кульминацией войны на западе Европы, а также и его мемуаров. Это последний эпизод, когда его душа ощущается в повествовании, но и тогда накал эмоций достигает лишь малой доли пережитого им в 1939–1941 гг., еще раз свидетельствуя, что к моменту десантирования в Нормандии американцы доминировали.

В начале 1944 г. его занимают самые разные вопросы – от стратегических (как обращаться с де Голлем?) до тактических (как помешать немецким подводным лодкам топить военные конвои, пересекающие Ла-Манш?) и личных (должны ли Черчилль и король Георг лично наблюдать за высадкой десанта союзников?) Как он сказал, выступая в палате общин в день высадки: «Эта масштабная операция, безусловно, является самой сложной из всех, что когда-либо осуществлялись. В ней сходятся течения, ветер, волны, видимость как с воздуха, так и с моря и объединенное участие сухопутных, воздушных и морских сил при теснейшем взаимодействии и в условиях, которые не были и не могли быть полностью спрогнозированы»[960].

С этого момента воздействие воспоминаний на читателей заметно ослабевает. В середине 1950-х гг. Малкольм Маггеридж, руководивший выпуском пятого тома мемуаров в виде цикла публикаций в The Daily Telegraph, поехал в загородный дом Черчилля, Чартуэлл, обсудить ряд мелких проблем. Он заметил, что великому человеку некомфортно, и, как он записал в своем дневнике, быстро понял, что эта неловкость имеет намного более серьезную, чем кажется, скрытую причину.

В шестом томе, охватывающем конец войны в Европе, но не на Тихом океане, происходит необычный сдвиг: Черчилль становится в меньшей степени автором и в большей степени темой. Значительная часть этого последнего тома была вчерне написана командой, которая несколько лет помогала ему работать над мемуарами. К моменту их окончания Черчилль снова оказался занят, поскольку в октябре 1951 г. начался его ничем не выдающийся второй срок в должности премьер-министра. Вдобавок ко всему, в феврале 1952 г. он перенес малый инсульт и еще один, весьма серьезный, в июне 1953 г.

То, что стало в результате шестым томом, «все еще было книгой Черчилля», заключает Рейнолдс, изучавший его мемуары: «Пусть он не написал бо́льшую часть слов, он однозначно определял общую атмосферу и решал, когда они будут опубликованы – и даже будут ли вообще»[962].

Особенную осторожность Черчиллю пришлось проявить в отношении острой критики, которой он подвергал действия генерала Эйзенхауэра в период окончания войны в Европе, поскольку к моменту выхода книги Айк стал президентом США. Черчилль признался секретарю, что был вынужден выбросить часть написанного: «Он уже не мог без купюр рассказывать, как Соединенные Штаты, в угоду русским, отдали обширные территории, которые оккупировали, и с каким подозрением относились к его призывам проявлять осторожность»[963]. Книга вышла неплохая, но отличающаяся от пяти предшествующих. Она больше опирается на документы того времени, связывая их с помощью кратких пояснений. Часто официальные письма разделяет всего одно предложение, например «в тот же день я протелеграфировал Сталину» или «в тот день произошло следующее»[964].

За исключением восхищения высадкой десанта союзников, тон повествования становится все более безрадостным. Больше всего в этой заключительной книге воспоминаний удивляет ее заразительная печаль. Как ни странно, приближение победы было для Черчилля «самым несчастливым временем»[965]. Черчилль видел будущее и боялся его.

Истина заключается в том, что в конце войны и после нее Черчилль был не в форме. Все труднее было игнорировать очевидные признаки упадка Британии. Публичные речи Черчилля в этот период «грозили выродиться в пустую трескотню»[966], как пишет Саймон Шама.

Тем не менее в целом шеститомные мемуары имели потрясающий успех. Тома выходили примерно раз в год с 1948 по 1953–1954 г., последний был опубликован в США за пять месяцев до выхода в свет британского издания в апреле 1954 г. Ко времени публикации последнего тома Черчиллю удалось привлечь всеобщее внимание к своему ви́дению войны, а себя самого поставить в центр этого ви́дения. Сегодня невозможно рассматривать историю Второй мировой войны без отсылок к мемуарам Черчилля.

Как и Черчилль, Оруэлл встретил окончание войны надломленным. Его упадок оказался более очевидным и более катастрофическим, чем закат Черчилля. Во время работы над последней книгой, в наибольшей степени имеющей вневременную ценность, здоровье писателя становилось все хуже.

Больной туберкулезом социалист стал даже больше пессимистом, чем дряхлеющий бывший премьер-министр. Черчилль провел послевоенные годы, триумфально озирая прошлое. Оруэлл в это время с ужасом вглядывался в будущее.

«Всюду весна, даже в Лондоне № 1[967], и никто не может помешать радоваться ей, – писал он в апреле 1946 г. – На заводах копятся атомные бомбы, в городах рыскает полиция, из репродукторов льется ложь, но Земля все еще обращается вокруг Солнца, и ни диктаторы, ни бюрократы, как бы они ни злились, не могут этому помешать»[968]. Ему нравилась «неофициальность» природы.