Возможно, мемуары Черчилля не являются историческим трудом в традиционном смысле, но это запоминающееся чтение, особенно первые тома, где узнаваемый голос Черчилля прорезается сквозь туман войны. Он умеет уложить образ в одну короткую фразу, как, например, в упоминании о «чешуйчатых крыльях»[932] поражения, простершихся над Германией в межвоенный период. Он пишет с большим чувством ритма, порой его проза звучит как мерный голос взрослого, вслух читающего любимому ребенку: «…Рейн, широкий, глубокий и быстро текущий Рейн, укрепленный и находящийся в руках французской армии, явится барьером и щитом, под прикрытием которого многие поколения французов смогут жить спокойно. Совершенно иными, однако, были настроения и взгляды стран английского языка, без помощи которых Франция была бы побеждена»[933][934]. Стилистические ошибки Черчилля – это ошибки избыточности. Он цветисто пишет, что на протяжении 1930-х гг. британцы были довольны «пеной благочестивых банальностей, пока враг сковывал им руки»[935]. Он никогда не использует одно слово, если два создадут сладкозвучную аллитерацию, например, пишет, что предвоенная эпоха давала «картину британской благоглупости и безалаберности»[936].

Чаще всего рука Черчилля-писателя уверенна и тверда, особенно в первом, самом личностном из шести томов. Возвышению Гитлера способствовала «варварская фигура внезапно возвысившегося торгового магната [Альфреда] Гугенберга»[937]. Германией 1930-х гг. «руководила горстка торжествующих головорезов»[938].

Он не жалеет времени на то, чтобы неспешно разворачивать свиток своей саги. Где профессиональный историк просто заметил бы, что промышленность Германии в 1936 г. перешла на режим военного времени, Черчилль пишет картину: «Германские военные заводы работали с большой нагрузкой. В Германии день и ночь крутились колеса и били молоты. Вся промышленность Германии превращалась в арсенал, и все население сплачивалось в одну дисциплинированную военную машину».

Он прекрасно обрисовывает главных действующих лиц. В качестве премьер-министра Невилл Чемберлен был «человек очень деловитый и целеустремленный… больше всего он надеялся войти в историю как “великий миротворец”. Во имя этого он всегда был готов оспаривать очевидные факты и идти на огромный риск для себя лично и страны»[939]. Адольф Гитлер, покончивший с этими надеждами, описан как «злой дух, поднявшийся из нищеты, пламенеющий при мысли о поражении, сжигаемый ненавистью и обуреваемый жаждой мщения, преисполненный намерения сделать германскую расу хозяином Европы, а может быть, и всего мира»[940].

Имея дар к описаниям, он насыщал их убедительной осязаемостью. Он не просто сообщает, что впервые со времен Вильгельма Завоевателя Англия столкнулась с угрозой вторжения. Нет, он пишет: «Почти тысячу лет Британия не видала огней чужеземного лагеря на английской земле»[941].

Он рассказывает, что бойцов из отрядов по обезвреживанию неразорвавшихся бомб, делом которых было забираться в воронки и взрывать немецкие боеприпасы, можно было опознать по лицу: «Исхудалые, изможденные, с синевой на лицах, с ярко блестящими глазами и необычайно плотно сжатыми губами… Описывая наши трудные времена, мы злоупотребляем словом “мрачный”. Его следует приберечь для описания отрядов по обезвреживанию»[942].

Как писатель Черчилль имел преимущество, которым обладают немногие историки. Он лично пережил все эти события и мог погрузить в них читателя. Возьмем, например, его отчет об уже упоминавшемся в главе 4 завтраке с фон Риббентропом, в тот момент послом Германии в Лондоне. Он завершает свои воспоминания о дипломате упоминанием, что впоследствии еще раз завтракал с ним, и сухо замечает: «Это был последний раз, когда я видел Риббентропа – вплоть до того момента, как его повесили»[943].

В отличие от историков он часто пишет эмоционально, особенно в первых двух томах воспоминаний, лучших из шести. Участие Польши в расчленении нацистами Чехословакии в 1939 г. – постыдный, сегодня почти забытый шаг – он назвал поступком «гиены»[944].

Семь месяцев 1940 г., когда он был премьер-министром, стали вершиной жизни Уинстона Черчилля. Первый том его мемуаров, пожалуй, лучше написан, но содержание второго столь же увлекательно и еще более насыщенно. Можно сказать, что в 1940 г. Черчилль спас Британию. Бесспорно, именно он возглавил противодействие господству нацистов в Европе. Это было время, когда Германия заключила союз с Италией и Японией и мирный договор с Россией. «Ничто не превосходит 1940 год»[945], – пишет Черчилль в этом томе, который он назвал «Их звездный час». Но это, конечно, был и его звездный час.

Хотя он говорит об этом крайне скупо, чувствуется, что Черчилль потрясен почти до немоты падением Франции и шокирован поведением ее лидеров. Однако худшее было впереди. «Битва за Францию была проиграна, – пишет он в конце второго тома. – Битва за Британию – выиграна. Теперь предстояло вести битву за Атлантику»[946][947]. Одним из самых запоминающихся проявлений чувств в его мемуарах стало признание: «Единственное, что за все время войны действительно серьезно пугало меня, это угроза подводных лодок»[948]. Черчилль опасался, что немецкие субмарины прервут судоходство через Атлантику, оставив Британию без пищи, топлива и военного снаряжения, поставят британцев на колени. Этот страх достиг максимума, когда в конце 1940 г. из тридцати четырех кораблей конвоя, идущего из Канады, двадцать были потоплены[949].