Отвлечение на Ирландию показало, как изменился образ мыслей Черчилля с приближением конца войны. Он почувствовал, что снова может дать волю своим сепаратистским устремлениям. Месяц спустя, предупреждая об опасностях прихода к власти Лейбористской партии, он пустился в совсем уж экстравагантные рассуждения: «Никакое социалистическое правительство, руководящее всей жизнью и промышленностью страны, не может позволить себе допустить свободного, резкого или непримиримо сформулированного выражения общественного недовольства. Им придется вернуться к той или иной форме гестапо»[908]. Это был неожиданный и глупый поступок – обсуждать в подобном тоне лидеров Лейбористской партии, с которыми он проработал всю войну в коалиционном правительстве и которые фактически помогли ему стать премьер-министром в 1940 г., отказавшись поддерживать Невилла Чемберлена. Тогда они отнеслись к нему лучше многих тори. В ходе этих выборов, записал Маггеридж, Черчилль «променял роль национального лидера, которую он безусловно заслужил, на партийное лидерство, для которого плохо подходил и которое ему вредило»[909].

Тем не менее Оруэлл считал, что Черчилль выиграет выборы. «Я все время предсказывал, что консерваторы выиграют с небольшим перевесом, – писал он за несколько недель до голосования, – и до сих пор так думаю, хотя и с меньшей уверенностью, чем раньше, поскольку очевидно, что ситуация очень сильно склоняется в другом направлении. Вероятно даже, что лейбористы победят на выборах вопреки воле своих лидеров»[910].

Для Черчилля война закончится, как и началась, слезами. В мае 1945 г., когда Гитлер уже был мертв, а Германия побеждена, Черчилль обменялся рукопожатиями с членами своего военного кабинета. «Он всех нас поблагодарил очень тепло и со слезами на глазах за все, что мы сделали во время войны, за бесконечную работу, проделанную нами “от Эль-Аламейна[911] до нашего нынешнего положения”», – писал Брук.

В мае 1940 г. Черчилль предложил соотечественникам кровь, тяжелый труд, слезы и пот и честно внес свою долю по последним трем позициям. Пожалуй, ни один мировой лидер не плакал на публике так часто, как Черчилль в бытность премьер-министром. Это особенно примечательно, поскольку происходило, как отметил Саймон Шама, «в культуре, считавшей подобное проявление эмоций свидетельством невероятно дурных манер»[912]. Он часто плакал не только на мрачных церемониях или в моменты личной скорби, но и во время бесед и публичных выступлений. Это был, пожалуй, существенный элемент его стиля руководства, показательно небританский и тем более неожиданный в британском лидере. Здесь отразилось и свойственное ему поразительное отсутствие границы между публичной и частной жизнью.

Однажды, вернувшись из Марокко, где он поправлялся после пневмонии, Черчилль едва успел усесться на свое место в обожаемой палате общин, как «две крупные слезы покатились по его щекам»[913]. Он мог довести себя до слез, даже диктуя текст речи. «Несколько минут он мог расхаживать туда-сюда, составляя предложения, – вспоминал один из его секретарей. – Иногда его голос переполнялся эмоциями, порой по щеке бежала слеза»[914]. Однажды, объясняя генералу Бруку, как тяжело быть премьер-министром военного времени, Черчилль расплакался. «Слезы катились по его лицу», – запомнил Брук[915].

Склонность плакать на людях могла быть следствием напряжения, в котором он находился, но и тогда это была не слабость, а сила Черчилля-политика. Народ Англии страдал от войны. Около 67 тысяч гражданских лиц были убиты бомбами и снарядами, погибли из-за пожаров и обрушений, вызванных обстрелами фактически в глубоком тылу[916]. Глядя на Черчилля, британцы видели, что их лидер способен чувствовать и сострадать. Это не было данностью для такой страны, как Британия, с гигантской дистанцией и недоверием между классами.

Нередко слезы Черчилля, возможно, проливались в его собственных интересах или ради его целей. Черчилль понимал, что если он не будет тронут, то и окружающие ничего не почувствуют. «Оратор является воплощением страстей масс, – рассуждал он в эссе «Подмостки риторики», написанном в 1897 г. – Прежде чем он вызовет у них слезы, должны пролиться его собственные. Чтобы убедить их в чем-то, он сам должен в это верить»[917].

Что означали его слезы? Сэр Десмонд Мортон, который был близок к Черчиллю во время войны, но позже стал его суровым критиком, пришел к убеждению, что этот человек любил власть намного больше, чем людей, и в действительности был практически совершенно лишен эмпатии. «Уинстон просто не имел ни малейшего представления, сколько проблем другие испытывают из-за него, – писал он. – Уинстон всегда был просто не способен понять любого другого человека»[918]. Другой бывший союзник и помощник Роберт Бутби пришел к тому же выводу: «“Пусть не будет у тебя других богов, кроме меня” всегда было для него первой и самой важной заповедью»[919]. Однако, добавил он, эта черта Черчилля не была безусловно отрицательной. «Человек, не отличающийся некоторой бессердечностью, не смог бы дать отпор Гитлеру».

Парадоксально, но факт: эгоистичность, составляющая суть Черчилля, была необходимой для военного лидера. Более сострадательный человек мог быть раздавлен эмоциями и тяжестью задачи год за годом вести мировую войну.