– Матушка, – осклабился Хассо, – вы несправедливы к своему родному сыну.

Регина усмехнулась:

– Волчье сердце, что выменял той ночью, не дает тебе покоя? Оно жаждет человеческой крови? Кто будет твоей следующей жертвой, оборотень?

Хассо весело рассмеялся:

– Ты, матушка! Я сожру тебя с потрохами, мерзкая ведьма, за то, что лишила меня богатого дома, знатного положения, уважения и почитания. Вместо этого я, словно шавка, бегаю на посылках и получаю жалкие крохи с барского стола.

Регина не моргнула глазом:

– Ставший однажды шавкой будет угодливо скулить и вилять хвостом не перед этим, так перед другим хозяином. Твой новый господин купил тебя с потрохами, но не ровен час выкинет на свалку, как плешивого бешеного пса.

Водянистые глаза Хассо превратились в узкие щелки. В голосе зазвучала ненависть:

– Посмотрим, за кем будет последнее слово.

В то же мгновение он словно призрак растворился в темноте.

– Бедный мальчик, ты сам не ведаешь, что творишь, – прошептала Регина. Две крупные слезы скатились по ее щекам.

Из спасительного забытья, в которое погрузил девушку чудодейственный эликсир, вернулась лишь ее половина. Вторая так и осталась блуждать в сумрачных мирах забвения, наслаждаясь покоем.

Ожившая часть продолжала примитивное существование, не позволяя раненым чувствам одержать верх над разумом. Кристина осталась жить в скромной лесной хижине. Она ни в чем не нуждалась. Чистая ключевая вода, свежая зайчатина, приносимая с охоты Михаэлем, плоды скромного сада, разбитого Региной среди лесной глуши. Много ли надо, чтобы пережить зиму, которая, по приметам, не обещала быть суровой?

Летом Кристине предстояло разрешиться от бремени. К кануну Святого Сильвестра ее животик слегка округлился, движения стали плавными и спокойными, щеки порозовели, но в глазах до сих пор пряталась тоска.

Девушка внимательно слушала наставления Регины по сбору, хранению и смешиванию трав, училась варить лекарственные настои, готовить втирания и выпаривать эликсиры.

Постепенно она смогла почувствовать грань, при которой польза растения переходит в смертельную опасность. И в душе лелеяла мечту, что, родив младенца, пристроит его в добрые руки и прекратит свое бессмысленное существование. Смерть от белладонны в смеси с опиумным дурманом, притупляющим страх, казалась ей благой и достойной переносимых страданий.

Оставалось лишь ждать.

Михаэль, видя сдерживаемые муки любимой, страдал еще больше, но не подавал виду. Его утешали многочисленные служанки, приглашаемые заботливой матерью из ближайших селений. Не многие задерживались в замке. Видя каждый день новые лица, принимая новые ласки, Михаэль не задумывался, куда пропала вчерашняя Агнесса или позавчерашняя Гертруда.

Он старался выжить любым способом.

Тепло, щедро даримое прислугой красивому и богатому наследнику, не оскудевало. Отдав свое тело на откуп не греющей его страсти, Люстиг хранил сердце лишь для одной избранницы, которая смиренно сносила выпавшие на ее долю испытания. Готовилась родить ребенка от человека, которого никогда не любила. Лишь дорожила как другом и жалела. Жалела его, не себя.

В последнюю неделю старого года Птичка уговорила Михаэля отвезти ее в Марцелль. Будучи ребенком, Кристина всегда приезжала в канун Святого Сильвестра в город. Погулять по праздничной ярмарке, разбитой на центральной площади, что напротив ратуши, полюбоваться незамысловатыми ремесленными украшениями, разложенными на торговых рядах, повеселиться с другими детьми над представлением заезжего кукольного балагана и вдоволь покататься на заливаемом катке в пойме реки.

Когда она просила Михаэля о поездке, впервые в ее глазах засветились прежние веселые огоньки Они вселили в бедного парня надежду, что любимая идет на поправку.

Желая попасть в предпраздничный город, Кристина преследовала одну цель: ей не терпелось хотя бы краешком глаза взглянуть на Якова, пройтись по улице мимо его мастерской, погрузиться на единственный миг в счастливые воспоминания.

Всего на миг!

Запомнить их. Чтобы потом спокойно уйти в другой мир. Она мечтала об этом как о единственном подарке.

Запах любимых детских лакомств – яблок в сахарной глазури и жареного миндаля, покрытого карамельной крошкой, – Кристина почувствовала уже на подъезде к городу.

Беременность обострила ее обоняние. Город, переживший приход Рождества, готовился к встрече Сильвестра, оставаясь в праздничном убранстве. Двери домов украшали веточки омелы с дрожащими прозрачными плодами, хвойные венки с сушеными яблоками и веточками остролиста. В маленьких двориках мерзли деревья, увешанные пестрыми лентами.

Все как всегда.

Устроенные под елками, наряженными в незамысловатые детские самоделки, ясли с Новорожденным окружали деревянные фигурки волхвов. Через слюдяные окошки домов виднелись выращенные в тепле ростки пшеницы, на которых лежал выпиленный из дерева Святой Младенец.

Прибыв в Марцелль на небольшой крытой повозке, Кристина попросила Михаэля остановиться у церкви Святого Августина, куда Вильгельм часто приезжал на службу.

– Она закрыта, Птичка. Время обедни, – постарался отговорить Люстиг, но, словно в опровержение его слов, тяжелая сводчатая дверь собора дрогнула, и в приоткрытую щель выскользнула закутанная в черное женщина. Несколько раз перекрестившись и воздав поклоны, она исчезла в глубине узкой темной улицы.

– Видишь? Позволь мне посидеть в тиши, поезжай пока к кузнецу, а как справишь дела, возвращайся за мной. Я никуда не уйду с церковного двора, обещаю. – Кристина умоляюще взглянула на Михаэля.

Несколько мгновений молодой господин раздумывал, но все же поддался просьбе. И, заручившись обещанием ни в коем случае не покидать кирху, помог молодой женщине сойти с повозки. Нежно поцеловав любимую в лоб, он, не теряя времени, вскочил на козлы, пришпорил лошадь и исчез за углом.

Закутавшись в шерстяной плащ, ежась от пронизывающего декабрьского ветра, Кристина толкнула кованую ограду и, стараясь не поскользнуться на высоких обледенелых ступеньках, медленно поднялась в храм.

Церковь наполнял полумрак, повисший над хорами и центральным нефом. Настоятель берег лампадное масло и свечи, не зажигал светильники между службами. Тусклый дневной свет едва проникал сквозь мозаичные окна, создавая внутри ощущение склепа.

Кристина, ежась от страха, не решилась пройти в глубь темного зала. Обойдя купель со святой водой, она осторожно присела на первой к выходу скамье. Постепенно ее глаза привыкли к темноте и смогли различать детали.

В церкви она была не одна. Скорбная фигура какой-то женщины виднелась вблизи пустой ризницы. Послышалась ее молитва, смешанная с рыданиями. Несчастная просила помощи или замаливала совершенный грех.

«А зачем ты здесь, Кристина?»