– Ты этого хочешь?

– Да, по-моему, это было бы круто!

– Значит, напишу, что за проблема. Нет, я еще лучшесделаю!

– Что?

– Я посвящу свою первую пьесу тебе! И на программкебудет стоять: «Посвящается Евдокии Курлыкиной». Может, без тебя я бы и пьесу ненаписала.

У девочки глаза полезли на лоб.

– Ты и вправду так напишешь?

– Конечно.

– Нет. Не надо, – твердо заявила она, немногопоразмыслив.

– Почему?

– Потому что люди будут говорить, что ты так к мамеподлизываешься.

– Мне плевать!

– А мне – нет! Я буду просто знать, что ты это мнепосвящаешь. И все.

– А если без фамилии, просто Дуне?

– Нет.

– Знаешь, Дуня, твоя мама не зря тобой гордится.

Но через десять дней мне улететь не удалось. За два дня доотлета я катила на роликах по набережной, и вдруг дорогу мне перебежалатрехцветная, довольно-таки драная кошка. Я еще не успела сообразить хорошо этоили плохо, как со всего маху влетела мордой в фонарный столб. У меня вбуквальном смысле слова искры из глаз посыпались. Спасло меня только то, что наголове была бейсболка с довольно длинным козырьком. Он несколько самортизировалудар, но здоровенная шишка на лбу и фингал под глазом были мне обеспечены. Ахороша бы я была, если бы у меня не сломались темные очки!

Именно потому я и напялила Дунину бейсболку.

Было больно и обидно, просто до слез.

Вера Ивановна при виде меня побледнела.

– Саша, какой ужас! Что с вами случилось?

– Да въехала в фонарный столб и заработала фонарь!

– И вы еще острите! Надо что-то делать!

– В Москве я лечила мужу синяки мазью «Арника», а тут…И как с такой рожей в Москву лететь? – чуть не плакала я.

– Надо отменить полет! У вас может быть сотрясениемозга!

– Нет никакого сотрясения, меня же не тошнит.

– Вы уверены?

– Конечно. А вот шишка вспухла, черт бы ее драл.

Она прикладывала мне к шишке тряпочку со льдом, чем-томазала синяк, словом, хлопала надо мной крыльями.

Дуня позвонила в аэропорт – поменять билет, а потом потащиламеня в аптеку, где работал Габриэль.

Его там еще не было, но его мама, удивительно славнаяженщина, дала нам какие-то примочки, ощупала мою голову и пообещала, что днейчерез пять все пройдет. Но описать, в какую ярость впала Эмма, у меня нехватает слов.

– Ты что, ребенок? Не соображаешь ничего? Я всегдазнала, что это плохо кончится! На роликах ей вздумалось кататься, а под ногисмотреть не надо? Да через неделю уже репетиции начинаются! Ты тут нужна, ктебе вопросы есть, а ты там с битой мордой… Очень больно было? Ладно, лечись сутра до ночи. Все, пока. Про ролики забудь и Дуньке заодно запрети! А то, недай бог, тоже морду расшибет. А ей еще замуж выходить. Все!

И она в сердцах швырнула трубку.

– Мама на тебя орала? – поинтересовалась Дуня.

– Как резаная.

– Знаешь почему?

– Ну?

– Потому что она тебя любит. Я еще совсем маленькаябыла, как коленку ушибу или палец порежу, мама сразу вопить начинала…

– Я так и поняла.

– И не обиделась на нее?

– На что ж обижаться, если мама кругом права. Это всеиз-за кошки…

– Какого цвета кошка?

– Трехцветная.

– Это точно к счастью.

– Да ну – к счастью, к несчастью, не знаю, но новыйэтап в моей жизни начинается, это точно.

И я рассказала ей о своих встречах с кошками.

– Значит, белую кошку ты выбросила? А черная у тебя настоле стоит. Надо ее тоже выкинуть! Я тебе подарю трехцветную, тут такиемиленькие продаются, из меха, видела?

– Черную жалко выкидывать…

– Из-за того мужика, да?

Мне было немного страшно, чем-то меня встретит Москва, этомой родной город, который я всегда любила и где у меня нет своего угла. Правда,Эмма сообщила, что уже сняла для меня квартирку. А кого мне хочется видеть измоей прошлой жизни? Пожалуй, только Ульяшу. Выходит, я очень одинока. Но наМайорке совершенно от этого не страдала, а как будет в Москве? Интересно, якогда-нибудь еще увижу Алекса? Вряд ли. Ну и бог с ним. А хочу ли я видетьГлеба? Тоже не знаю. Конечно, на роль Тараса взяли совсем другого актера,Николая Мешкова, очень модного и популярного, но далеко не такого красивого.Впрочем, этот актер настолько талантлив, что сойдет на сцене за любогокрасавца. А Паладьев отказался играть по состоянию здоровья, ему предстоиткакая-то операция. Ну ничего, это все мелочи, главное, что пьесу ставят!

Встречала меня Эмма.

– Сашка, ну слава богу, я уж боялась, что ты начнешьколбаситься по Барселоне и ногу сломаешь.

– Да ладно тебе, один раз человек упал, а ты из меняневесть что делаешь. Между прочим, я второй роман закончила.

– Ну ты даешь! А пьесу?

– Нет, пока еще нет. Я бы закончила, но как Лобов мнеприслал письмо, у меня крыша съехала. Только на правку меня и хватило.

– Сашка, завтра повезу тебя в театр знакомить сЛобовым. Шмоток накупила?

– Конечно! Меня Дуняшка отвезла в один магазинчик вАренале, я там много чего купила.

– Знаю эту лавочку. Не высший класс, но вещички там покрайней мере оригинальные. Сейчас едем ко мне, у меня переночуешь, а утром втеатр.

Квартира у Эммы была роскошная, хотя довольно безвкусная.

– Располагайся, у меня там ужин готов, посидим с тобой,выпьем, хочу тебе многое сказать. Иди умойся с дороги, ну там хочешь – душ,хочешь – в джакузи лезь, хорошая штука с устатку, можно в кайф поколбаситься.

Когда я вышла из ванной, мы сели на кухне, поели, выпили,потом Эмма вдруг заявила:

– Сашка, мне чего-то так интересно показалось театромзаниматься. В жизни ничего интереснее не делала. И народ такой. Мне нравится.Если дело пойдет, займусь этим вплотную. А ты мне будешь помогать.

– Помогать? Чем?

– Как – чем? Советом. Ты ж в этом деле больше меняпонимаешь, кто вправду талантливый, кто так, на фу-фу вылезает, у тебя опытесть, соображалка работает. Ты за артистом столько лет замужем была, сама натеатроведа училась. Поможешь подруге?

– Ну я не знаю… Нет, это все-таки не мое дело. А еслиты от моих советов в трубу вылетишь? Я тот еще коммерсант.