– Ты спешишь? – спросил он.

– Да нет…

– Где ты живешь?

Я хотела сказать, что сейчас мне жить негде, но я скорееоткусила бы себе язык.

– Я живу не в Москве.

– А где же?

– На Майорке, – ответила я чистую правду.

– На Майорке? Ты что же, вообразила себя Жорж Санд? И ктотвой Шопен, интересно знать?

– Это не имеет значения, Глеб. Ну что ж, я рада, что тыбудешь играть эту роль…

– Ты ведь ее для меня и писала. Ах я дурак, несообразил, ведь Соболева была твоя мама, я и забыл, честно говоря. И еще этафразочка, насчет бабы на роликах, она ведь была в нашем дворе намалевана…

– Глеб, ты просто не мог предположить, что я способначто-то написать. Я и сама не предполагала.

– Куда тебя отвезти? У меня полчаса есть.

– Если можно, довези до метро «Аэропорт», я хочуповидать Ульяшу.

– Сашка, ты какая-то загадочная стала, красивая, япросто заново в тебя влюбляюсь, кажется.

– Не советую!

– Почему?

– Безнадега, Глеб.

– Глупости, ты еще любишь меня. Это из пьесы явствует.

Мы подошли к машине, это все еще была та «девятка», которуюон купил, вернувшись из Италии.

Мы стояли около нее, а вокруг почему-то скапливались люди,хотя чего удивляться? Глеб – такая заметная личность, но, как ни странно, этилюди больше пялились на меня. Нет, у меня начинается мания величия. С чего быим на меня пялиться?

– Да она это, точно она! – воскликнула какая-тодевушка.

– Садись скорее! – буркнул Глеб и почти впихнулменя в машину. – До чего обрыдли эти поклонницы…

– Быстро они тебе обрыдли.

– Сам удивляюсь, ведь когда-то мечтал об этом…

– Да ладно, Глеб, не кокетничай.

– Сашка, у тебя потрясающие духи. И вообще, ты менясегодня заново потрясла, как тогда, когда я тебя из лужи выудил… Давно этобыло…

– В другой жизни.

– А ведь нам было хорошо вместе.

– Я долго в это верила. До последнего дня…

– Это что такое? – Он вдруг резко затормозил.

– Глеб!

– Это вот что такое? – каким-то обалдело-злымголосом спросил он, указывая куда-то вверх. Я глянула и тоже обалдела. Наогромном рекламном щите красовался мой портрет – тот самый, из «Огонька».

А внизу было написано красивой вязью: «Я люблю тебя!»

– Господи помилуй! – Я даже перекрестилась сперепугу.

– Что это значит?

– Понятия не имею!

– А твой богатенький хахаль неоригинален! Один идиотуже такое проделал года три назад.

– Да нет у меня никакого хахаля! – ошеломленнопробормотала я.

– А с кем же ты на Майорке обретаешься? С королемХуаном Карлосом? Он вряд ли поступил бы так безвкусно, слишком хорошо воспитан.Вполне нуворишеская идея!

Я ничего не понимала, но разозлилась:

– Ты отвезешь меня к Уле или мне взять такси?

– Обещал, – значит, отвезу.

Пока мы добирались до метро «Аэропорт», моя физиономияпопалась нам еще три раза. Глеб просто кипел от злости.

– Это, наверное, Асламазян старается, –предположил он. – Небось втюрился в тебя, вот и поставил на поток…

– Глеб, высади меня у метро, я куплю цветов…

– Как угодно, – холодно бросил Глеб. Он явно был вбешенстве. Но поделом ему.

– Спасибо тебе, я очень рада, что ты будешь играть вмоей пьесе, правда рада, и давай останемся друзьями.

– Ну это вряд ли. Ладно, я поеду, мне пора, счастливо,Саня, только зря ты меня сбрасываешь со счетов, зря…

И он уехал. Я купила букет потрясающих тюльпанов и подумала:странно, что на Майорке цветы, пожалуй, хуже, чем в Москве, и выбор не такойогромный… Видимо, на юге к цветам относятся менее трепетно. Я это заметила ещев детстве, в Грузии.

Господи, а ведь в этом самом киоске мне покупал розы Алекс…Неужели это он развесил по Москве мой портрет? Больше вроде некому. Иликакой-то ловкий бизнесмен решил использовать портрет для рекламы? Но ведь тамникакой рекламы нет. Там есть только – «Я люблю тебя!». Меня даже слегкапошатывало от нахлынувших чувств и впечатлений. Я купила еще торт, шампанское ипобежала к Ульяше.

На звонок мне открыла Аза Львовна, которая вот уже много летходила к Уле убирать квартиру.

– Сашенька, какими судьбами! – расплылась она вулыбке.

– Здравствуйте, Аза Львовна, а Ули нет дома?

– Так уехала она.

– Уехала? Куда?

– Да вы проходите, проходите. Она во Франкфурт уехала,в Германию, там выставка какая-то, и она участвует, говорит, это большой почет…

– Как хорошо, вот только жаль, что я с ней неувиделась. А когда она вернется?

– Не сказала. Она, Саша, не одна поехала. Я вам посекрету скажу, мужчина у ней завелся. Пожилой такой, но представительный.Ульяна Михайловна наша расцвела прямо. И то сказать, интересная женщина, асколько лет одна…

Ай да Виктор Сигизмундович! Дай им бог!

Я отдала Азе Львовне цветы, конфеты и шампанское, куда мне сними деваться? И попросила разрешения позвонить.

– Да звоните, Саша, сколько надо, о чем разговор!

Я набрала номер Эмминого мобильника.

– Сашка? Где ты? Ты вообще в курсе, что в городетворится? Вот псих, сколько денег выкинул, но с другой стороны – красиво!

– Ты о портретах, да?

– О чем же еще!

– Ты знала?

– Ничего не знала! Сама офигела просто!

– Но кто это?

– Саша, ты чего, опять о фонарь башкой стукнулась?

– Думаешь, это Алекс?

– Кто ж еще! Ну, Сашка, если ты его упустишь, я тебебашку оторву! Подожди, меня тут по другому телефону спрашивают. Только неотключайся! – Она что-то говорила кому-то, а я стояла в Улиной прихожей вполной растерянности. В душе опять настраивались инструменты. Ведь если он навсю Москву объявляет, что любит меня, значит… Значит, он меня любит! И вдругменя обдало жаром, я ощутила такую сумасшедшую радость жизни, что, не обращаявнимания на Азу Львовну, начала прыгать на месте.

– Сашка, ты где сейчас?

– На Черняховского, а что?

– Я за тобой через четверть часа заеду, говори номердома и спускайся вниз. Жди. Если будет задержка из-за пробок, все равнодождись, у меня к тебе важное дело, очень важное! Пока!