– Да на таких условиях она найдет десяток людей,готовых ее переписывать.

– Это уже сказка про белого бычка, – рассердиласья. Он не хотел меня понять, а мне не удавалось ему как следует объяснить. Нет,в пролетке лучше было ехать одной. Он, кажется, почувствовал, что действовалчересчур напористо, и сбавил тон:

– Ну хорошо, давай пока не думать об этом, давай простонаслаждаться жизнью.

– Давай, – довольно вяло согласилась я. Мнеказалось, что он должен был проявить какой-то интерес к моей пьесе, а он дажене спросил, как она называется. Видимо, считает это блажью… Ну и пусть! Какойон был чуткий и проницательный, пока добивался своего, а добился – и вотпожалуйста, оглох и ослеп. Нет, к черту всех мужиков. Проводить с ними времяприятно, но в душу пускать нельзя, они там натопчут… Какой же из этого следуетвывод? Я буду проводить с ним время, пока он тут, а дальше – скатертью дорожка.

Надо признать, время мы проводили прекрасно, но он ни разутак и не спросил меня о пьесе.

Пятого января вечером у нас состоялся тяжелый разговор.

– Сашутка, так ты со мной не хочешь ехать?

– Нет, я уже говорила.

– Это окончательное решение?

– Да.

– Значит, тебе на меня наплевать?

– А вот этого я не говорила.

– Просто я дурак, я думал, что ты тоже меня полюбила,это было наивно, где уж мне соперничать с голубоглазым секс-символом, и японимаю, почему ты пишешь именно пьесы, почему хочешь остаться одна и, как тывыражаешься, «состояться». Все очень просто, даже примитивно. Всякаяоскорбленная женщина мечтает утереть нос оскорбившему ее мужчине. И ты,наверное, написала прекрасную роль для своего героя – что ж, все элементарно,только я не убежден, что это на него произведет впечатление, он вылетел ужесовсем на другую орбиту, играет за границей, снимается, у него куча ослепительныхженщин… Боюсь, у тебя, детка, не тот замах. Не дотянешься.

Я даже задохнулась. Он явно хотел меня обидеть, причинитьболь…

Все мелодии в душе умолкли. Там было тихо и тоскливо.

– Алекс, у меня к тебе одна просьба. Если не трудно,сними на эту ночь номер в гостинице. Я не хочу больше быть с тобой…

– Саша, прости, прости меня, я… Мне так больно, что яхотел и тебе причинить боль. Поверь, я действительно тебя люблю.

– Я не хочу никакой любви, Алекс, я устала. Мнеказалось, ты особенный, все понимаешь, а ты понимаешь, пока тебе это надо.

– Просто ты меня не любишь, что ж тут понимать.Насильно мил не будешь. Ну что ж, все иллюзии рассеялись, может, оно и клучшему.

Он побежал наверх и через пять минут спустился с сумкой вруках.

– Извини, если невольно обидел тебя, но это от любви.Когда-то мне цыганка нагадала – твоя поздняя любовь будет безответной. Видно,от судьбы не убежишь. Прощай.

Он открыл дверь и оглянулся, не рванусь ли я за ним. Ясидела неподвижно.

Он хлопнул дверью, и вскоре я услышала, как взревела машина.

И вся любовь.

Восьмого вечером вернулись Эмма с Дуней и Верой Ивановной.

– Ой, Саша, зря ты с нами не поехала! – закричалаДуня, кидаясь мне на шею. – Париж – это кайф. Тут такая деревня! А там…где мы только не были – ив Версале, и в Тюильри, и в соборе ПарижскойБогоматери, и в театре, и…

– Дуня, умоляю, не трещи, – поморщиласьЭмма. – Расскажешь все Саше, когда я уеду. Меня от этихдостопримечательностей с души воротит.

– А еще в Лувре, в музее импрессионистов, в Сакре-Кер,на Эйфелевой башне, – захлебывалась девочка.

– Чуешь, Сашка, каково мне там пришлось? Ногиотваливаются до сих пор, а Вера Ивановна ничего, как огурчик! А насколькостарше меня.

Эмма плюхнулась на диван в гостиной и сбросила с ног туфли.Дуняша побежала к себе – распаковывать вещи.

– Все! До отъезда в Москву из дома носу не высуну! Саш,к тебе тут никто не приезжал? – как-то осторожно осведомилась Эмма.

– Приезжал. Зачем ты ему адрес дала?

– Пожалела А не надо было?

– Как тебе сказать.

– Понимаешь, он так на меня насел, ну я и подумала –вдруг это то, что надо. Мужик интересный, глаз бешеный, деньги есть, умираю,говорит, от любви, ну я и рассиропилась… А что? Не сгодился?

– Нет, не сгодился!

– И ты такому мужику не дала?

– Почему, дала.

– Ну и как?

– С этой точки зрения у меня к нему претензий нет.

– Тогда что? Захомутать хотел?

– Вот именно!

– Честно говоря, я думала, что тебя уж тут не застану,записочку найду: мол, извини, подруга, но я свой выигрыш не упущу. Или ты мнеэто сейчас сказать собираешься?

– И не подумаю. Я собираюсь тут жить и работать, какдоговорились.

– Ну а как твоя пьеса?

– Я ее закончила.

– Иди ты! Ну молодчага! А как называется?

– «Хочу бабу на роликах!»

– Как-как? «Хочу бабу на роликах!»? Ну кайф! Это что,комедия?

– Да, конечно.

– Дашь почитать?

– Тебе интересно?

– А ты как думала? Еще бы не интересно! Да, междупрочим, я как в издательство нашу книжку снесла, мне через два дня ихнийглавный звонит: «Эмма, дорогая, вы, конечно, можете послать меня очень далеко,но кто вашу книжку обрабатывал?» Я спрашиваю: «Тебе зачем?» А он и подпускает:«Это очень одаренный человек, держитесь за него. И узнайте, может, он самчто-то пишет, нельзя ли с ним поговорить?» И все такое…

– А ты что?

– Обязательно, говорю, познакомлю, только не сейчас. Аон, сучара эдакая: мол, вы попросите вашего человека немножко похуже писать, ато, когда он вас бросит, трудновато будет замену найти. Вот говнюк! Сашка, тыменя пока бросать не собираешься, а?

– Собиралась бы – бросила бы уже, улетела бы сШалимовым, и дело с концом. А с издателем твоим я пока тоже знакомиться ненамерена, нечего мне ему показать. Так что давай следующий роман. Ты привезла?

– Ага.

– Так где он?

– На дискете. Дунька к моему отъезду распечатает. Икстати, пускай она твою пьесу тоже набьет и на дискетку сбросит. Мало ли что…Слушай, а ты, может, мне почитаешь?

– Почитаю? Да нет, что ты.

– Тогда давай гони рукопись. Я сейчас ни на какиедругие дела неспособна, а вот посидеть в креслице у камина с интересным чтением– милое дело.