чтобы позорная кара и её воспоминание не упало на семью.

Только схваченного Адама Яшулковского осудили на четвертование, и приговор исполнили. Но этого воеводе Мазовецкому было не достаточно, он хотел наказать за кровь брата и неверную жену и Пеняжка схватить.

Это по его приказу были расставлены посты и люди поджидали архидиакона, но он был увёртливей их и проскользнул под их носом играючи.

Будучи обо всём осведомлённым хитрыми людьми, которых использовал для услуг, когда ему дали знать, что Дорота ушла в Поморье, он думал уже только о том, как бы с ней соединиться. Для этого, однако, ему были нужны деньги, которых не имел, и хотел их вытянуть у отца.

Поэтому он имел наглость прислать к нам, к старосте переодетого Плихту, который имел отношение к убийству, с письмом, прямо требуя, чтобы прислал ему столько-то гривен, хотел, чтобы имя его не было опозорено.

И он и Плихта хорошо знали, что староста его правосудию не выдаст.

Никогда я не видел человека, выставленного на такие суровые муки, как был тогда старый Пеняжек. Любой другой, более сильной воли и силы над собой, знал бы сразу, что делать, и, переболев, шёл бы проторённой дорогой.

Любовь к сыну, привязанность к имени и семье, желание избежать позора и обязанности совести боролись в старосте. Я видел его таким сражающимся с собой, молящимся, со стиснутыми руками, с челом, покрытым потом, отданного в жертву мыслям, которые его, как те Гарпии, разрывали.

Он не говорил ничего, но видно было, что страдал, как успокаивался, приняв решение, потом колебался, и, выбитый из колеи, снова искал дорогу и найти её не мог.

День за днём ходил он к капелланам, к духовным, к монахам, советуясь, страдая, жалуясь. Они жалели его, может, потому что он был достоин жалости, но в то же время молчанием обходили то, что где-нибудь в другом месте говорили громко.

— Вот тебе за наши преследования! Вот тебя Бог наказал на ребёнке и на том, который, сделанный капелланом, стал для нас позором.

После совещания староста с угрозой, фырканием отправил Плихту, денег не дал, коня его из конюшен приказал выгнать, его самого как чумного велел выгнать со двора, и объявил ему, что если бы смел прибывать здесь дольше, его в тюрьму посадит.

Сыну же велел только сказать, что его своим ребёнком признавать не хочет, отказывается и запрещает ему обращаться к нему. Сделав это, бедный расплакался, как бобр, потому что ему этого Якса жаль было, а спасения не видел. Я утешал его, как мог, хотя в таком страдании Бог один и время только принесут утешение.

Кроме потерянного сына, имел Пеняжек перед собой неизбежный гнев короля, уменьшение своего значения и пятно, учинённое семье. Упрекали его в нём все Одроважи.

Мучения старца были серьёзными при его слабом характере, но Бог творит чудеса.

Каждое утро я приходил к старосте, когда он лежал ещё в кровати, якобы по приказу, а в действительности, чтобы слушать сожаления и жалобы на судьбу.

Я уже к этому привык и почти одними словами старался его утешить. В тот день, когда я с порога взглянул на его бледное лицо, заметил в нём великую перемену. Видно было огромное усилие, но какое-то твёрдое решение.

Он вскочил с кровати и, не начиная, как обычно, с рассказа о своих зловещих снах и тому подобное, воскликнул:

— Поедемте со мной!

— Куда? — спросил я.

Он немного заколебался.

— Король меня посылает, это очень важное дело; оденьтесь так, чтобы хоть месяц со мной могли продержаться.

Видя его ослабевшим, измученным и придавленным возрастом, я сказал, что мог бы его кто-нибудь заменить.

— Никто, — ответил он живо и сильно, — никто. Сам должен ехать. Впрочем, предпочитаю уже слоняться по постоялым дворам, чем тут сидеть и в каждых глазах читать или презрение, или такое же унизительное сострадание.

Затем он начал одеваться, а отряд, который должен был его сопровождать, был уже готов. Выбрали лучших людей, самых выносливых коней, а численность назначена немаленькая, потому что больше пятидесяти коней.

Ни маршалку, никому из нас староста не хотел доверить, куда мы должны были ехать, что было очень удивительно, потому что никогда от нас ничего не скрывал и имел привычку всё разбалтывать до избытка и невольно.

Мы были уверены, что он получил приказ короля.

Не пытаясь отгадывать, мы двинулись из Кракова.

Меня и всех поразило одно. Староста, которого знали в течение многих лет всегда одним, слабым, колеблющимся, не знающим, что делать, меняющим решения, был теперь совсем иным. Молчал, не жаловался, выдавал решительные приказы, не объяснял их, в совете не нуждался.

По направлению дороги я пришёл к выводу, что он собирался ехать либо в Мазовию, либо в Литву, что наводило на мысли, что мы где-нибудь соединимся с королём.

Так мы доехали до бедного поселения около Черска, название которого не помню.

На ночлеге староста велел позвать евреев и лично долго с ними беседовал и совещался. Назавтра мы должны были отдыхать целый день. Я заметил, что евреи разбежались, движение между ними было большое, а староста весь день с головой, стиснутой руками, молча сидел за столом.

Вечером евреи принесли ему какую-то новость. Там, когда уже опускалась ночь, и мы собирались ложиться, вдруг Пеняжек выдал приказ садиться на коней, готовить самопалы и выезжать.

Какой-то человек в курпиях, не то кмет, не то шляхтич, с длинными волосами, на бедной кляче ждал нас. Был это проводник, но куда и зачем вёл, нам не сказали.

Приказали двигаться в как можно большем молчании.

Выехав из поселения, хоть была тёмная ночь, следуя за проводником, мы ехали благополучно, а продолжалось это почти до полуночи, так что мы ориентировались по звёздам.

Наконец в зарослях показалась усадьба или хата.

Проводник повернулся к Пеняжку и указал ему её. Старик дрожащим голосом выдал приказ, чтобы дом так окружили, чтобы из него живая душа выскользнуть не могла.

Когда он говорил, в его устах так путались слова, как если бы их прерывало рыдание.

Люди старосты были достаточно привыкшими к различным экспедициям и ловкими. Поэтому сообразив, что дело шло о поимке какого-то беглеца, они тут же построились, осадили строение, а кучка нас со старостой вбежала на двор.

Лай собак нас выдал, потому что люди в первые ночные часы были объяты крепким сном, в доме произошёл шум, из конюшен и сараев начали показываться проснувшиеся люди в рубахах, а тех люди старосты сразу хватали и связывали. Таков был