Эта логическая лазейка привела в замешательство Мейв, но не Лукаса.

– Ты поедешь, – сказал он, когда они открыли почту и увидели там фотографию маленькой китаянки с прямой челкой и в желтом комбинезончике. – Ты поедешь, а я останусь на телефоне. На сей раз я не отойду от него ни на минуту. Не отлучусь даже в туалет.

Мейв хихикнула на последнее заявление и спросила:

– И как же ты вытерпишь два дня?

На что Лукас, ни минуты не раздумывая, ответил:

– Запасу ночной горшок побольше, из тех викторианских фарфоровых ваз, а ты опорожнишь ее, когда вернешься.

* * *

Чувствуя себя совершенно беспомощной без Лукаса, Мейв так отчаянно сжала бутылочку, что даже испугалась, не треснет ли стекло. Что он мог бы сказать ей, что подумал бы, видя, как плохо она справляется с уходом за малышкой?

Глядя на несчастного, истерично ревущего ребенка в своих руках, она подумала: «Может, мне просто не суждено стать матерью. Может, следует завтра отвезти его обратно – доехать опять на том автобусе до абрикосового фасада, найти людей, выдавших ребенка, и сказать: «Я не смогла с ней справиться. Бесполезно, она не любит меня, и я ничего не могу поделать».

Спустя минуту, Мейв положила малышку на кровать, взяла телефон, набрала номер и замерла в ожидании, слушая череду гудков и щелчков, пока международная телефонная связь упорно пыталась достичь успешного соединения с нужным номером, а потом вдруг случилось чудо, в трубке раздался голос Лукаса, и она ответила ему.

– Похоже, я не понравилась малышке, – сообщила она. Она рассудила, что нет никакой возможности скрыть это от него, вопли малышки могли оглушить кого угодно, и невозможно, как у пианино, нажать левую педаль, приглушив звук, а значит, фактически они достигли конца этой дороги, конца всех дорог, и придется вернуть ребенка.

– Она совершенно несчастна. Она не любит меня. Я вижу это по ее глазам. Нам придется вернуть ее.

– Где ты сейчас? – спросил Лукас.

– В отеле, – ответила Мейв.

– Иди и посоветуйся с Клодетт, – решительно произнес Лукас.

Мейв послушно последовала его указанию. Она почти всегда всех слушалась: сначала родителей, потом учителей, потом лекторов, потом начальство, потом врачей и множество других, менее квалифицированных с точки зрения медицины экспертов в магическом деле сотворения детей, либо из твоего собственного чрева, либо из альтернативных источников. «И посмотрим, – уныло подумала Мейв, – к чему это приведет. В данный момент. Безнадежный момент. Хуже уже не бывает».

Тем не менее она опять взяла на руки малышку, заходящуюся надрывным хрипловатым воем, вышла в коридор и постучала в соседний номер.

Золовка быстро открыла дверь. Помятое сонное лицо, легкая, ниспадающая свободными волнами белая ночная рубашка.

– О, понятно, – тут же сказала она, отбрасывая волосы с глаз.

Она завела Мейв в номер, и они тихо проследовали мимо спящего Ари – он растянулся под простыней на кровати Клодетт, сунув в рот большой пальчик, а плюшевую лису под бочок, – и зашли в ванную.

Клодетт плотно закрыла дверь в спальню.

– Итак, что там с вами, девочками, случилось? – разворачиваясь, спросила она.

В ответ Мейв разразилась слезами, первыми слезами, которые она позволила себе за весь день, возможно, из-за трогательно объединяющих «девочек», возможно также, что Мейв просто уже не могла слышать детский рев, ни минуты больше – она дошла до последней точки, путеводная нить закончилась, закончилась и дорога. Впереди – пустота.

– Хочешь, я подержу ее? – осторожно предложила Клодетт, решительно не желая забирать ребенка, как понимала Мейв, вопреки всем материнским инстинктам.

Кивнув, Мейв позволила взять ребенка и с грустью заметила, с каким знанием дела Клодетт устроилась на бортике ванны, ловко усадив малышку на колени. Но одновременно Мейв давала сбивчивые пояснения, пыталась объяснить Клодетт всю магнитуду катастрофы:

– Она все время плачет, не прерываясь ни на секунду, я ей не нравлюсь, она не хочет быть со мной, придется отдать ее обратно, какая-то ужасная ошибка.

– Может, она хочет есть?

– Я пыталась покормить ее, – всхлипнув, сообщила Мейв, помахав молочным рожком, который вдруг обнаружила в своей руке, – она не захотела!

Клодетт ощупала ладонью детские щечки и лобик, пробежала пальцем по шейке под воротником. С каким же спокойствием и уверенностью она обращалась с малышкой. Да и ребенок у нее на коленях спокойно прижался к белой ночной рубашке, с очевидностью подчеркнув округлость очередной беременности.

Когда Лукас, позвонив Клодетт, попросил ее, в качестве, так сказать, моральной поддержки, слетать с Мейв в Китай, чтобы забрать ребенка – если, конечно, ей теперь проще путешествовать, скрывшись за фамилией мужа, – Клодетт ответила согласием, хотя и с неуверенной запинкой. Мейв прислушивалась к его разговору с другого конца комнаты и уже поняла, что должно произойти. Она слышала, как Клодетт выразила одно сомнение, и Лукас, глянув издалека на Мейв, выразительно откашлялся после очередных слов. Мейв выждала момент, сдерживая нетерпение, сдерживаясь изо всех сил, как может сдерживаться человек после падения с лестницы, хотя на самом деле в то время она, исполненная радостного оптимизма, разглядывала фотографию малышки в желтом комбинезончике, поэтому просто кивнула, пожав плечами. «Это не важно, – могла бы она ответить Лукасу, с озабоченным видом прижимавшему трубку к уху. – Все нормально».

Он опять спросил ее позже, когда они заказывали билеты и изучали путеводитель, подыскивая приличный отель, чтобы не попасть, как в прошлый раз, в кишевший тараканами номер. Действительно ли она согласна лететь в компании беременной Клодетт? Мейв посмотрела на него. Клодетт совершила нечто удивительное, бесподобное, избавившись от старой жизни и вновь всплыв, как ныряльщица, в новой; в новом доме, новой стране и, самое поразительное, с новым мужем.

– Естественно, она беременна, – ответила Мейв Лукасу. – Разве ты не понял, что это и ожидалось?

Сейчас она не испытывала такого умудренного великодушия, сидя здесь, в душной квадратной ванной комнатке, рядом с ребенком, испытывающим отвращение при виде ее, и с красивой, беременной золовкой, которая уже имела одного ребенка и еще будет продолжать рожать их, сколько захочет и когда захочет.

– Знаешь что, – сказала вдруг Клодетт, начиная расстегивать петли на детской курточке. – По-моему, ей слишком жарко. Что у нее там еще надето?

Клодетт сняла курточку и бросила ее на пол. Сняла свитерок, придерживая головку. Стащила утепленные брючки, легинсы и колготки. За ними последовали второй свитер, рубашка, футболка и пара носков. Мейв с изумлением смотрела на то, как ребенок, ее ребенок, успокаивается, освобождаясь от многослойной одежды сиротского приюта.

Закончив процесс разоблачения, Клодетт усадила малышку на колени, оставив на ней лишь подгузник и маечку. Мейв закрыла лицо руками.