На том перепутье я и увидел ее. Машина стояла на краю дороги, слегка съехав колесами на обочину. Они с Ари, как ни странно, сидели на крыше. Я даже протер затуманенное ветровое стекло, чтобы убедиться, не обманывает ли меня зрение. Да, они торчали на крыше автомобиля, скрывая лица под капюшонами курток, у каждого в руках по биноклю, направленному в небо, и они, очевидно, не замечали серой пелены сеявшегося дождя.

– В общем, должно быть, я нашел верный путь, – крикнул я им из машины.

– Ш-ш-ш, – с таким словом она впервые обратилась ко мне.

(Хотя, можно ли его, фактически, назвать словом? Сомневаюсь. Точнее сказать, звуком. Ее первый звук, обращенный ко мне.)

– Что вы там разглядываете? – понизив голос, спросил я.

– Двух ястребов и сарыча, – ответила она, не взглянув в мою сторону.

Я уставился в небо. И не смог увидеть ничего, кроме свинцовой опушки кучевых облаков и дождевых капель, колющих мне глаза. Однако я все-таки разглядел малюсенький черный силуэт или два силуэта, неподвижно зависших в этом беспорядочном небесном потопе.

– Сарыч, – оживленно воскликнул Ари и взглянул на меня, опустив бинокль, – сарыч… сарыч… с-с-… сс-а…

На сей раз она тоже опустила бинокль и взглянула на сына, на лице ее проявилось лишь желание помочь ему.

– Сарыч, – подсказала она ему, – поймал мышку, верно, Ари? По крайней мере, мы подумали, что это была мышь. А ведь мог быть и крольчонок.

Она вновь вооружилась биноклем. Я смотрел на Ари; он тоже глядел на меня.

Как ни странно звучит, но почему-то я всегда чувствовал, что Ари в каком-то смысле выбрал меня. Неужели он решил или предчувствовал в тот момент, к какому результату приведет наше знакомство? Я не имею в виду, что Клодетт лишилась права выбора, безусловно, оно у нее имелось, так же как и у меня. Так или иначе, но в следующий момент Ари спрыгнул с машины. Он быстро встал на скользкую от дождя крышу и мгновенно спрыгнул. Прямо мне на руки.

Я поймал его, разумеется. Мои родительские рефлексы еще не заржавели. Ты видишь, что ребенок летит к земле, и бросаешься к нему, чтобы обеспечить мягкое приземление. «По ощущениям, он совсем не похож на Найла, на Фебу», – помню, подумал я, испытав весьма болезненный укол воспоминаний. Более хрупкий и гибкий, с более здоровыми конечностями. Ему не хватало лишь прочности отношений, уверенной фамильярности моих родных детей. А его волосы, прижавшиеся к моей щеке, были более тонкими и кудрявыми.

Так мы и стояли с ним, слившись в объятии на безлюдном, продуваемом всеми ветрами участке ирландской дороги: оставшийся без отца сын и оставшийся без сына отец.

Я подбросил его в воздух, естественно, как обычно поступали мужчины, когда ребенок прыгал к ним в объятия. По этому поводу не существует никаких писаных правил, но всем известно, что таков следующий пункт программы. Я даже не подумал предупредить его перед броском. Он знал, что это случится, так же как и я.

Первый раз, чтобы не испугать мальчика, я лишь слегка подбросил. Он засмеялся, поэтому я повторил трюк, на сей раз подкинул выше, достаточно высоко, чтобы успеть хлопнуть в ладоши, прежде чем поймать его.

Его тонкие взлетающие волосы окружали голову золотистым ореолом, а на лице застыла смесь восторга и страха. «Еще! – кричал он, цепляясь пальцами за мои рукава. – Еще! Еще!» И он взлетал вверх и летел вниз, вверх, вниз, а я каждый раз подхватывал его под мышки.

Под конец мы оба совершенно выдохлись. Я поставил его на дорогу, поддерживая, пока не убедился, что он восстановил равновесие, но он обхватил мои ноги, умоляя продолжить игру, и это тоже было традиционным завершением.

– Скажи-ка лучше мне, – попросил я, положив руку на его влажные кудри и окинув взглядом дорожную перспективу, – где тут поблизости можно выпить чашку приличного кофе?

Ответ обнаружился в термосе, запасенном в ее машине, только в нем оказался не кофе, а горячий шоколад.

– Боже мой! – воскликнул я, сделав первый глоток. Я ожидал какой-то водянистой бурды, сделанной из порошкового какао, но напиток оказался горячим, густым, темным и невероятно вкусным. Он напоминал взбитый бархатистый соус, расплавленное волшебное зелье, и ничего вкуснее я в жизни не пробовал. – Откуда такой потрясающий вкус?..

– Его готовит маман, – поспешно вставил Ари, просунув голову между двумя передними сиденьями, где устроились мы с его матерью, – из особых шоколадных бобов.

– Она выращивает шоколадные бобы? – вопросительно произнес я, но она смотрела в другую сторону, и лицо ее занавешивали пряди волос. – Тогда это впечатляющее искусство.

Ари издал трель восторженного заливистого смеха и ударил меня по плечу, менее ощутимого удара мне еще не доводилось получать.

– Нет же, – пояснил он, – теперь не надо выращивать шоколадных бобов.

– Надо же, правда? А откуда же тогда их берут?

– Покупают.

– По моим понятиям, она наверняка сама выращивает их.

– Да нет же, не выращивает!

– А у меня сложилось впечатление, что твоя мама из тех волшебниц, что способны тайно выращивать шоколадное дерево на заднем дворе.

– Они не растут на дереве! – Он повернулся к матери: – Он думает, что они растут на каком-то дереве!

Она повернулась к нему лицом, распахнув и без того большие глаза.

– Может, и растут, – прошептала она.

– Ничего и не растут, – с легкой долей сомнения возразил он. – Я знаю, что не растут. Их присылает из Парижа Grand-mère[87]. Ты же сама говорила мне, – он толкнул локтем ее кресло, отчего слегка выплеснул шоколад из своей чашки.

– Ах, – в смятении произнесла она, видя, как горячие ручейки шоколада стекают по рукаву ее куртки, скапливаясь в складках и заломах.

– П-прости, маман, – протянул малыш, – п-п-прости, п-п…

– Все в порядке, – ответила она, – успокойся, – и я твердил то же самое, вытирая ее рукав и волосы своим носовым платком. Ари продолжал извиняться, вернее, пытаться произнести извинения, а она говорила, что такие неприятности иногда случаются, и я продолжал вытирать пятна.

– Ари, – наконец сказала она, взяв его за руку, – это же пустяки. Понятно? А теперь, может, ты хочешь выйти на воздух и поиграть?

Через затуманенное ветровое стекло мы видели, как Ари идет к стене и заходит на поле. Я неловко поерзал в кресле. Странность ситуации внезапно открылась мне: я втиснулся в машину к бывшей кинозвезде, которую считали умершей большинство людей. Что я здесь делаю? И что ей нужно от меня? Помню, сделал себе твердое внушение. Я знал, как общаться с женщинами, особенно с привлекательными, и решительно не мог позволить включить гормональный автопилот в общении с этой странной особой. Это же, черт подери, сама Клодетт Уэллс. Мне реально надо сдерживать свои порывы. Вероятно, где-то в кустах засели вооруженные телохранители, для призвания которых ей достаточно просто поднять один из ее тонких пальцев.