второй первого (и обратно) — но это еще не всё! третий второго (и обр<атно> никогда не видел.

Теперь подставлю имена: первый — Вы, второй — Борис, третий — Кн<язь> Святополк-Мирский, четвертый — я.

Слушайте:

…«А вот случай. У нас приятельница, Р.Н. Ломоносова, живущая когда в Англии, когда в Америке. В 26-том году в Германию ездила моя жена [928], и для нее эта дружба, завязавшаяся раньше путем переписки, нашла воплощение в живой и все оправдавшей встрече. Я же ее никогда, как и Вас, в глаза не видал. Пять лет тому назад ей обо мне написал К.И. Чуковский [929], речь шла о переводе Уайльдовских Epistola in carcere et vinculis [930], с авторизацией, которую ей легко было достать для меня. Все делалось без моего ведома, К<орней> И<ванович> знал, что я бедствую и т<аким> обр<азом> устраивал мой заработок. Но фр<анцузский> и англ<ийский> яз<ыки> я знаю неполно и нетвердо, до войны говорил на первом и понимал второй, и все это забылось. Сюрпризом, к<отор>ый мне готовил К<орней> И<ванович>, я не мог воспользоваться. Но вряд ли он знает, какой бесценный, какой неоценимый подарок он мне сделал. Я приобрел друга тем более чудесного, то есть невероятного, что Р<аиса> Н<иколаевна> человек не «от литературы», и только в самое последнее время я мог убедиться, что мои поделки что-то говорят ей (она мне писала про “Повесть”). По всему я бы должен был быть далек ей. Она живет миром недоступным мне (я бы должен был родиться вновь, и совсем совсем другим, чтобы в нем только найтись, если не очутиться); она иначе представляет себе мой обиход и мою обстановку. Ее занимает движенье европ<ейских> вещей, т. е. по ее счастливой непосредственности прямо говорит ей о движущихся под этим глубинах. Я не менее ее люблю Запад, но мне надо было бы уйти от явности, от злобы дня в историю, от заведомости в неизвестность, чтобы свидеться с глубиной, с которой она (т. е. Вы. МЦ.) сталкивается походя, уже на поверхности. Она — жена большого инженера и профессора, Ю.В. Ломоносова. Они никогда подолгу не заживаются на одном месте — журналы, путешествия, переезды, общественность — все это она, видно, осиливает, смеясь. — И вот, меня волнует один ее почерк, и это можно сказать Вам, а не ей, потому что это совсем не то, что может получиться в прямом к ней отнесеньи.

Иногда сюда приезжают просто путешествующие англичане и американцы, ездят, как съездили бы в Индию, или Грецию, или в Тунис. Было два случая, когда это были знакомые Р<аисы> Н<иколаевны> с рекомендацией от нее. Так, осенью, мы были в гостинице у некой Ms. М. Kelsey (?МЦ.), седой, порывистой, горячо во все вникающей, — милой — дамы [931]. В исходе долгой беседы она спросила, не имеется ли чего в переводе из того, что она записала под мою диктовку (я назвал ей с десяток имен прозаических и трех или четырех поэтов) и нет ли статей по-англ<ийски> или по-фр<анцузски>. И тут жена назвала Вашу статью в «Mercury». (NB! Тут следует чистопастернаковское, в самом прямом смысле отступление, как перед врагом — перед хвалой ему Мирского [932]. Так же, впрочем, Борис отступает перед всяким (завершенным) делом своих рук.) «Оно (т. е. отступление, МЦ.) послужило поводом к рассказу о Ломоносовой, а не может быть той дряни, которая этим обстоятельством не была бы обелена. Я уже познакомил М<арину> И<вановну> с нею. Теперь знакомы и Вы».

Это отрывок из письма Бориса Святополк-Мирскому (проф<ессору>) русской лит<ературы> в Лондоне, единственному в эмигр<ации> критику, ненавидимому эмиграцией, англичане любят и чтят), переславшему письмо на прочтение мне. Источник этого письма, заряд его — Вы, нужно, чтобы творение вернулось к творцу, или еще лучше — река вспять, как Темза в часы отлива. У меня здесь явно сознание завершенного круга, все сошлось — как в песне, как в сказке.

Увидят ли когда-нибудь иначе как синим или лиловым или черным чернилом на бумаге — четвертый первого, второй третьего, третий первого, первый второго? [933]

                             МЦ.

Об этом дохождении письма Борис не должен знать. Это его смутило бы. Не я переслала, само вернулось.

<Приписки на полях:>

Спасибо за карточку свою и сына. Какой большой сын! Какая большая даль! Какая маленькая Вы! Как девочка в стране гигантов.

Придет весна — солнце — опять буду снимать, тогда пришлю всех нас. А тот затылок (кудрявый) — моего сына, а не дочери, она совсем гладкая, как мы все, — и Мур вьется за всех.

— «Мама, как по-франц<узски> генерал?» — «Général».

— «Потому что у него — жена?»

Обнимаю и бесконечно — благодарю, и тронута, и смущена.

                             МЦ.

Впервые — Минувшее. С. 218–223. СС-7. С. 316–319. Печ. по СС-7.

4-30. С.Н. Андрониковой-Гальперн

Дорогая Саломея! Я все занята красно-кре́стными хлопотами для стипендии С<ергея> Я<ковлевича> — чудно поправляется, а скоро уезжать, нужно продлить, Красный Крест дает, но с условием перевести его в настоящую (т. е. ужасную) 30-франковую франц<узскую> санаторию, — отвоевываю деньги на ту, где он сейчас, не знаю что́ выйдет, уж очень старорежимны, циркулярны — и все, что отсюда следует — люди. Концы дальние, возвращаюсь в запущенный дом, Але некогда — учится — и т. д.

Очень попрошу Вас, если можно, выслать иждивение, — новая беда: Але 16 л<ет> 5 мес<яцев> [934], т. е. 17 мес<яцев> штрафу за неимеющуюся carte d’identité [935], — боюсь приступить, а комиссар новый и свирепый — прежнего, милого за взятки убрали.

Очень хочу повидаться. Да! не придете ли 25-го во вторник на франко-русское собеседование о Прусте: Вышеславцев и не знаю кто [936] — 5, Rue Las-Cases — Musée Social, нач<ало> в 9 ч<асов>, Зайцев напр<имер> [937], — о Прусте: интересно!

До свидания, привет, как Вы́ живы?

                             МЦ.

Meudon (S. et О.)

2, Av<enue> Jeanne d’Arc

20-го февр<аля> 1930 г.

Впервые — СС-7. С. 126. Печ. по СС-7.

5-30. С.Н. Андрониковой-Гальперн

3-го марта <1930> [938] понед<ельник>

Дорогая Саломея! <…> не могли бы