Мышь вырвалась на свободу, все круша на своем пути. Наверное, она грызла сердце, потому что там стало больно и страшно.

А Иван Иванович продолжал:

– Помните, Танечка, знаменитый японский фильм, ставший классикой? Увы, забыл название, вылетело из головы. Там одно и то же событие рассказывают разные люди. И получаются совсем разные истории. И, заметьте, никто из них не врет, все придерживаются фактов, но смотрят на них под разными углами зрения, у каждого своя правда. Вы рассказали об Игоре Лукиче героическую сагу. Браво! Но ведь из этой же фактуры можно слепить и другой коллаж, не правда ли? Вам надо написать новую книжку. Она выстрелит огромным тиражом. Народ обожает, когда валяют в грязи прошлого кумира. А чтобы подогреть интерес к изданию, в порядке, так сказать, продвижения этого продукта на рынок, хорошо бы дать интервью про то, как неверно Игорь Лукич понял вашу профессиональную заинтересованность и как цинично он воспользовался вашей искренней восторженностью, вашим благоговейным отношением к нему. Вы, что так свойственно увлекающимся художникам, гиперболизировали его достоинства, которые у него, несомненно, есть, а он использовал это в низменных целях.

– Низменные цели – это как?

– Давайте говорить без купюр, вы же взрослая девочка. Он просто вас трахнул. Например, в ходе интервью, прямо в своем кабинете. Кстати, он у него не овальный? После чего у вас открылись глаза, и все, о чем вы писали раньше, высветилось в новом свете. И совесть журналиста не позволила вам отмолчаться, оставить прежнюю книгу без продолжения. Из одних и тех же кирпичиков вы сложите новую пирамидку. – Иван Иванович довольно откинулся на спинку стула. Он явно был доволен собой. – По-моему, я могу претендовать на процент с продаж вашей второй книги. Успех я гарантирую. Но движком всего этого мероприятия должно стать ваше интервью о грязной похоти нашего героя. Стратегия такого вывода книги на рынок гениальна по простоте и эффективности. Кстати, чем больше будет пикантных подробностей, тем больше будет тираж. Как говорится, вам и карты в руки. Что скажете?

– «Расёмон», – тихо сказала Таня.

– Что? – не понял собеседник.

– «Расёмон» – так назывался японский фильм, о котором вы говорили. Режиссер Акиро Куросава.

– Прекрасно. И что?

Времени подумать Таня не взяла, потому что, сколько ни думай, как ни тасуй колоду доводов, все равно получишь, что Иван Иванович прав. Да, ее сыродел не ангел во плоти, местам даже сволочь, и он ее бросил, как котенка, только однажды прикормив мороженым. И других женщин он бросал и мучил, и компаньонов кидал, и наверняка есть куча людей, мечтающих плюнуть на крышку его гроба. А ей деваться некуда, у нее скоро не будет ни работы, ни денег. И у Петра Симоновича, и у Людки не будет. Закроют их газету, и людям не во что будет заворачивать кошачьи какашки. Так что Иван Иванович кругом прав. В его логике нет зазоров и нестыковок. Прав, тысячу раз прав.

Таня набрала воздух, чтобы сказать «да», и услышала свое:

– Нет.

Иван Иванович не справился с изумлением:

– Но почему?

Таня хотела сказать что-то умное, определенное и убедительное, но получилась какая-то ерунда.

– Вы не угадали с крем-брюле. Я люблю не теплое, а холодное, в виде шариков, и обязательно с малиновым вареньем.

Она вышла из ресторана, понимая, что выходит из игры.

Листопад сменился промозглостью и сыростью. Осень вступила в завершающую, самую унылую стадию. Выпал неуверенный в своих силах первый снег. От огорчения своей неуместностью и преждевременностью он заплакал, оставляя всюду влажные пятна слез.

Но в буфете Государственной думы было сухо, тепло и вкусно пахло кофе. Два друга-депутата, взяв по бутерброду и капучино, отошли за дальний столик. В их общении ничего не изменилось, лишь добавились шутки про идеологические разногласия на основании членства в разных партиях. Но это были лишь упражнения в остроумии. На территории Думы все партии сошлись в экстазе братания, лишь для журналистов изображая напряженную межпартийную борьбу.

– Ничего, Петрович, что я с тобой рядом сел? – начинал привычный раунд шуток Игорь Лукич. – В моральном разложении не обвинят? Все-таки ты представитель другой партии.

– Пей свой кофе, Игорек, и не переживай. Знаешь, как в том анекдоте: «Партия у нас у всех одна»?

Игорь Лукич знал этот старый советский анекдот, но изобразил любопытство. В исполнении Виталия Петровича любой анекдот не грех было послушать заново.

– Однажды заболел дирижер, прислали гэбиста оркестром дирижировать. Тот палочкой, как водится, помахал, музыканты свои скрипочки попилили, публика довольна, все как всегда. А после концерта дирижер, присланный из КГБ, говорит мужику, который в тарелочки бил: дескать, что-то тот в деле мало участвовал, манкировал своими обязанностями, только пару раз свое «Бац!» сделал. Музыкант оторопел и давай оправдываться. «У меня, – говорит, – партия такая».

Виталий Петрович очень похоже изобразил оправдывающегося оркестранта. Потом расправил плечи и высокомерным голосом представителя власти завершил:

– Это ты брось. Партия у нас у всех одна, а стучать надо чаще.

В новых политических реалиях старый анекдот обрел новую жизнь. Но обсуждать это не хотелось.

– Бедная страна, – резюмировал Лукич, погрустневший от анекдота.

Он молча жевал бутерброд. Но Петрович соскучился, и его тянуло поговорить, а противиться этому желанию он не умел и не хотел.

– Не скажи. Ты, Игорек, пессимист махровый. Что значит бедная? По мне, так вполне себе богатая.

Петрович прекрасно понимал, что Лукич говорил о другом. Но в его уме уже созрел маленький скетч и неудержимо рвался на свободу.

– Точно тебе говорю, Россия – самая богатая страна. Во-первых, у всех по одному ВВП, а у нас целых два – и в экономике, и в политике. Один – статистический показатель, который, надо признать, немного расстраивает. Зато второй – разведенный мужчина на галерах. Рулевой нашего нефтяного корабля. Такого вообще ни у кого в мире нет.

Лукич покончил с бутербродом и, откинувшись на спинку стула, приготовился благодарно отзываться на шутки друга.

– Но оставим политику, чисто за экономику разговор. У меня, Игорек, в памяти и в ощущениях две картинки. Картинка первая – Париж.

– Это где ты себе дверную ручку на блошином рынке купил?

– Вот какой ты въедливый, Игорек. Я тогда себе не только ручку прикупил, но и брелок с Эйфелевой башней. Могу себе позволить. Не завидуй, это портит цвет лица.

И Петрович, довольный началом, продолжал:

– Утром, Игорек, Париж пахнет кофе. Заметь, это не поэтический образ, а гастрономическая подробность. С утра я открывал окно в гостинице и впускал этот запах заодно со свежим воздухом. Уходил. Вечером возвращался. И что ты думаешь? В мое отсутствие горничная закрывала окно и вырубала отопление. Видимо, она думала, что если я открываю окно, то мне жарко. В постель ложишься, как в ледник. К утру я своим дыханием и врубленными на полную мощность батареями восстанавливал гармонию: тепло, свежий ветерок из окна, запах кофе. К вечеру все повторялось. Знаешь, что они придумали, чтобы я не открывал окна? Поставили на подоконник какие-то горшки, неподъемные икебаны как презент от отеля. «Нам для вас ничего не жалко, месье из России».