Между тем Танина жизнь входила в новые берега. Или, правильнее сказать, в старые. Берега были покатые, заросшие разнотравьем и засыпанные мусором в местах удобного спуска граждан к воде. Но сейчас никого к воде не тянуло. Стояла поздняя осень, и горожане обсуждали, скоро ли дадут отопление.

В городке, куда вернулась Таня, все было по-прежнему. Время здесь не летело вперед, а ползло по кругу. Родители Тани делали вид, что очень рады возращению дочери, и ждали, когда «сама все расскажет». Мама готовила для нее не просто сырники, а «твои любимые», а папа нарочито громко и возбужденно рассказывал, какая напряженная и энергичная научная жизнь кипит в их институте. Из чего Таня делала вывод, что там полный отстой и штиль. Да и сырники она никогда не любила.

Иногда ей хотелось прикрикнуть на них: «Хватит, я просто вернулась, это не трагедия, все живы, давайте все будет как прежде. По крайней мере, я стараюсь, я очень сильно стараюсь, и у меня когда-нибудь это получится». Но родители продолжали жить со скорбными лицами, сменяемыми на фальшивую веселость, как только слышали Танины шаги. От этого ее пребывание дома превращалось в нескончаемую демонстрацию оптимизма под вывеской «Мне уже лучше». Она карикатурно радовалась зацветшему кактусу на окне, с подчеркнутым вниманием слушала новости про дочерей маминых подруг. И ловила недоверчивый взгляд родителей: «Правда лучше?» «Нет!» – хотелось крикнуть ей в ответ и прекратить этот спектакль. Но после спектакля люди расходятся по домам, а им идти было некуда, они жили словно в театре.

Теперь дома был театр. А дом был в театре. Там было естественно и спокойно, несмотря на постоянные вулканы местного значения. Таня пошла работать в ТЮЗ, поделив ставку с Прекрасной Валерией. После Нового года Валерия Геопольдовна планировала воспользоваться священным правом уйти на пенсию, передав литературную часть ТЮЗа Татьяне Сидоровой.

На второй день после возращения из Москвы, озверев от «твоих любимых сырничков», от «любимых тапочек» и от «смотри, это же твоя любимая кукла!», Таня побежала в ТЮЗ, к Валерии Геопольдовне. Так больная кошка убегает от мучивших ее своей заботой хозяев и, подчиняясь инстинкту, находит траву, которая спасает ей жизнь. Или не находит и умирает подальше от людей, ставших невыносимыми.

В ТЮЗе ничего не изменилось. Даже вахтер на служебном входе был тот же самый, с той же противной привычкой делать вид, что не узнает людей без пропуска. Но тут он так удивился Таниному визиту, что от неожиданности изменил себе и громко признал ее: «Ба! Танюш! Вот это новость!» Этого хватило, чтобы пройти.

В кабинет Валерии Геопольдовны Таня постучалась громко, чтобы этим стуком спугнуть свои воспоминания, как стайку воробьев брошенным камнем. Когда-то она пришла сюда школьницей, здесь испытала первый стыд от своего опуса, здесь научилась писать так, что стыдно за написанное уже не было. Прекрасная Валерия обточила ее перо, вложила в руку. Таня специально придала воспоминаниям некоторую пафосность и даже слащавость, лишь бы заглушить ту мысль, что она стучится в дверь бывшей тещи Игоря. И честно ответить себе на вопрос, в каком качестве сейчас для нее ближе Валерия, она не могла.

– Да-да, войдите. – Голос был по-прежнему деловит и приветлив.

«Вот круг и замкнулся», – подумала Таня и начала свою новую старую жизнь.

Ближе к Новому году у депутатов началась активная подготовка к зимним каникулам. В буфете, в туалете и в коридорах сравнивались достоинства Сейшельских и Канарских островов, Майорки и Мадагаскара. Особенно авторитетным экспертом в этом вопросе был розовощекий и загорелый депутат, который регулярно со всех трибун призывал сограждан ощутить все прелести курортов Краснодарского края.

Игорь Лукич, подбивая итоги года, вспомнил, что за суетой бизнеса упустил одно дело, которое стало традиционным. Он забыл оказать спонсорскую помощь газетке Петра Симоновича, оплатить им новогодний корпоратив. А подчищать все дела до боя курантов было его привычкой и внутренним цензом на вступление в новый год. Этим питалась иллюзия, что с 1 января начнется новая жизнь. Хотя давно никакой новой жизни у него не складывалось, менялись лишь технические детали старой.

Вообще-то Лукич ненавидел эту традицию российского офисного планктона напиваться сообща за счет фирмы. Он не мог взять в толк, зачем людям, которые каждый день видят друг друга, собираться вместе еще и в свободное от работы время. Может, это такая форма сиротства и у них никого нет, с кем можно выпить? Или просто законспирированная месть владельцу бизнеса, своеобразная форма раскулачивания? Дескать, хоть по праздникам, а погуляем за твой счет, буржуй.

Но раз людям нравится, ему не жалко.

Он набрал телефон Петра.

– Привет, Петь! Прости, замотался, не звонил сто лет. Короче, я извиняюсь. Идем дальше. Новый год на носу, давай собирай свою газетную братию, заказывай ресторан, ну там подарки какие-то. Я оплачиваю…

– Игорь, спасибо, конечно… – прервал его Петр Симонович.

– Подожди, не перебивай. Деньги могу только по безналу…

– Игорь, не нужно, – опять перебил товарищ.

– Ты дашь договорить? Тебе, может, и не нужно, а твои сотрудники не откажутся.

– Игорь, нет никаких сотрудников. Газета закрылась.

Повисла пауза. Игорь Лукич переваривал услышанное.

– Не понял.

– А что тут понимать? Газету прикрыли, все разбрелись кто куда. Мне относительно повезло, я нашел работу довольно быстро и не жалуюсь. Тружусь теперь в рекламном агентстве, так что обращайся, если что.

– Ерунда какая-то… Почему прикрыли? И почему мне не позвонил?

– Это был наезд по всем фронтам, не хочу вспоминать все подробности. Но было ясно, что это чей-то заказ, кому-то нужно было нас наказать, и они это сделали. Правда, так и не сказали, за что. – Было слышно, как Петр вздохнул. – Потому и не звонил, Игорь, чтобы тебя в это дело не впутывать. Ты-то тут каким боком? Где-то мы накосячили, а ты мог из-за нас нажить себе неприятности. Я же тебя знаю.

– А Таня Сидорова? Твоя сотрудница? – задал Игорь вопрос, который прорвался через все дипломатические запреты. Но это было единственное, что он сейчас хотел знать.

– Таня? Таня ушла в самом начале этой истории. Мы еще надеялись на что-то, пытались бороться, а она сразу написала заявление по собственному желанию, в первые же дни.

– И ты отпустил? Она ж у тебя – лучшая.

– Я уговаривал ее остаться, дескать, мы еще поборемся, в арбитраж пойдем. Все как в кино: «Наше дело правое, победа будет за нами». А она несет околесицу: дескать, подписывайте скорее, тогда, может, еще и обойдется. Тычет свое заявление, прямо неловко за нее стало, вроде адекватной всегда была, а тут несет какой-то бред: «Это все, что я могу для вас сделать, Петр Симонович, простите меня. Но вам надо побыстрее от меня избавиться. Если и это не поможет, то даже не надейтесь, этот каток не остановить». Короче, у Танечки на фоне литературного успеха, видимо, мания величия развилась. Она как-то свою персону с нашим закрытием связала. Ерунда, конечно! Но сколько ни расспрашивал, только плакала. Просила помочь Людке работу найти.