Петрович передернулся, вспоминая тот холод. Потом расплылся, сменив воспоминания:

– И вторая картинка – наш Надым. Ты, Игорек, человек некультурный, поэтому даю вводную: это Ямало-Ненецкий округ, за Полярным кругом. Закончили мы переговоры о поставке курятины, сейчас, говорят, шофер будет. А гостиницу из окна видно, рукой подать. Дай, думаю, пешком пройдусь, местный колорит почувствую. Короче, отпустил шофера и пошел. На середине пути я стал думать, куда ближе – в гостиницу или назад, в офис. Просчитаться было страшно, от холода воздух стал осязаемо тягучим и не втягивался в легкие. Веришь ли, Игорек, перед глазами проплыли рассказы Джека Лондона, которые плохо кончились.

Игорек всем видом показывал, что верит. Он был благодарным слушателем.

– Но кое-как дошел. Первые пять минут в номере были счастливейшими в моей жизни. На шестой минуте я понял, что от жары и духоты умирают еще мучительнее, чем от холода. Батареи не регулировались. Вообще. Вся гостиница ощетинилась открытыми форточками, иначе был гарантирован тепловой удар. По гостиничным коридорам ходили как в сочинском пансионате – босиком и чуть ли не в купальниках.

Петрович даже раскраснелся от воображаемой жары.

– И вот я спрашиваю тебя, друг сердечный, какая богатая страна может позволить себе отапливать воздух Заполярья? Пустите марсиан пожить зимой в Париже и в Надыме, и пусть они скажут, кто богаче. А если марсианину показать нашу поливальную машину, конкурирующую с дождем? Или особняки слуг народа? Это что можно о народе подумать, если его слуги так живут? Вывод однозначен: к бедным нас причислили только ввиду отсутствия марсиан как объективных судей.

– Да, осталось только марсиан найти, которые нас к богатым странам причислят, – подвел итог Лукич. – Так что поиск марсиан – это наша первоочередная национальная задача.

– Ну тогда Илон Маск – агент нашего Роскосмоса, – резвился Петрович.

В это время в буфет зашел Валериан Генрихович. Выступая в прениях, он имел успех, ему хлопали на полсекунды больше прежнего выступающего, и поэтому он был в приподнятом настроении. Жестом он поприветствовал друзей.

– Пойдем отсюда, а то еще подсядет, с него станется, – неприязненно сказал Лукич.

– Зря ты так. Здесь и хуже экземпляры попадаются.

– Я в сортах дерьма не разбираюсь. – Лукич решительно встал.

– А зря. Это ты в парфюме можешь не разбираться, а в дерьме при нашей работе разбираться нужно, – то ли пошутил, то ли поучил Петрович.

Они вышли из буфета.

– А ты чего на него сердитый? Повод есть?

– Да нет, вроде он мне ничего плохого не сделал. Даже наоборот, все договоренности выполнил, депутатским мандатом меня обеспечил. Предъявить ему мне нечего, но тошнит от него. Какой-то он…

– Болтун с двойным дном, – подсказал Петрович.

– Вот-вот. Короче, общаюсь с ним по суровой партийной необходимости.

– Ладно тебе. У него тоже жизнь не сахар. После выборов, я слышал, он в опалу у твоего всемогущего Пал Палыча попал. Взъелся на него за что-то старик, где-то он накосячил.

– Что? Отравил не того? Он же специалист по деликатным поручениям.

– Ну и шутки у тебя пошли. Конченым пессимистом ты становишься, как я погляжу.

– Да нет, просто настроение какое-то… Но я так понимаю, что опала миновала, наш друг опять на коне, с трибуны не слезает. Шеф посерчал да и простил. Как ему без такого помощника историю вершить? Пал Палыч у нас как природа – суров, но не злонамеренен.

– Пышно выражаешься, однако. А скажи ты мне, друг сердечный, ты сегодня во сколько освобождаешься? Может, заедешь ко мне коньячку попить?

– Сегодня не смогу, Петрович. У Ники премьера, иду изображать зрительский восторг. Генеральный спонсор, как-никак.

– Даже так? Я думал у тебя там все закончилось, – и Петрович замолчал, остановившись у «стоп-линии». Личную жизнь друг друга они не обсуждали.

– Правильно думал. Ее творчески и физически ныне оплодотворяет господин Савраскин, а я, как дурак, финансирую их творческий союз. Что-то вроде компенсации за расставание. – Неожиданно Лукич пододвинул «стоп-линию».

– Даже так? – сочувственно удивился Петрович.

– Ладно, все нормально. К тому же Ника, как человек искусства, попросила не так много. Оплатить постановку, проспонсировать их антрепризу… За расторжение любовной связи взяла по-божески, не находишь?

– Взяла сколько смогла. В нашем деле отсутствие штампа в паспорте – лучшая страховка для бизнеса. Лера-то тебя тогда сильно пощипала…

– Ладно, проехали. – Лукич восстановил «стоп-линию».

– А чего так грустно, Игорек? До конца света времени много, успеешь еще дерево посадить, потом спилить его и дом из него построить. – Петрович пытался замять неловкость от передвижки туда-сюда «стоп-линии». И, как всегда бывает при таком старании, стало только хуже.

Повисла пауза.

– Ты про сына забыл, – глухо сказал Лукич. – Как там? Мужчина в жизни должен посадить дерево, построить дом и вырастить сына. Ненавижу эту пошлость.

Он каким-то неопределенным жестом показал, что разговор окончен, и торопливо пошел по лестнице, покрытой ковровой дорожкой протокольно-красного цвета. Лестница уводила его на верхние этажи цитадели власти. Там, наверху, были ключи, которые отпирали шлюзы, наполненные молоком. Там пахло сыром. Он шел на этот запах, как гончая по заячьему следу, и понимал, что уходит от других следов, которые пахнут провинциальной радостью и молодостью. Они ведут к мороженому с малиновым вареньем, к ночному кружению вокруг собора Василия Блаженного, к восторженности и доверчивости умненькой девочки Тани, которой он так и не позвонил.

Почему? Ответа у него не было. Временами он чувствовал тоску и невнятные толчки в груди, тогда он решительно доставал телефон и находил ее номер. Но в последнюю секунду решимость заменялась вязким сомнением, желание увядало, и телефон нырял обратно. Игорь Лукич даже не пытался найти этому объяснение. Зачем? Какая разница, какие доводы подсунет его изворотливый ум, в какие слова будет обличено то, что останавливает его от одного-единственного звонка. Важно лишь то, что что-то его удерживает, не позволяет. Где-то в нерешительности терзались весы, на которые была взгромождена вся его жизнь, прошлая, настоящая и будущая. Он сам не понимал, как расфасована она по двум чашам. Да и какая разница? Важно действие, точнее, бездействие, а не слова, которыми можно заболтать все, что угодно. После десятой неудавшейся попытки Игорь прекратил эти эксперименты над собой. Дал команду «отбой» и удалил Танин номер. Не за ненужностью. Он боялся, что однажды на одну из чаш этих весов ляжет облачко тревожного сна или случайный взгляд прохожего, какой-нибудь пустяк, вроде духоты перед грозой, и тогда весы придут в движение, и он позвонит. Но доверить жизнь случайности он не мог. Ладно бы свою, но Танину… Он удалил телефон, чтобы обезвредить свои мечты.