Было ясно: с ней без меня был припадок, и случился он именнов то мгновение, когда она стояла у самой двери. Очнувшись от припадка, она,вероятно, долго не могла прийти в себя. В это время действительностьсмешивается с бредом, и ей, верно, вообразилось что-нибудь ужасное,какие-нибудь страхи. В то же время она смутно сознавала, что я долженворотиться и буду стучаться у дверей, а потому, лежа у самого порога на полу,чутко ждала моего возвращения и приподнялась на мой первый стук.

«Но для чего ж она как раз очутилась у дверей?» – подумал яи вдруг с удивлением заметил, что она была в шубейке (я только что купил ей узнакомой старухи торговки, зашедшей ко мне на квартиру и уступавшей мне иногдасвой товар в долг); следовательно, она собиралась куда-то идти со двора и,вероятно, уже отпирала дверь, как вдруг эпилепсия поразила ее. Куда ж онахотела идти? Уж не была ли она и тогда в бреду?

Между тем жар не проходил, и она скоро опять впала в бред ибеспамятство. С ней был уже два раза припадок на моей квартире, но всегдаоканчивался благополучно, а теперь она была точно в горячке. Посидев над ней сполчаса, я примостил к дивану стулья и лег, как был, одетый, близ нее, чтобыскорей проснуться, если б она меня позвала. Свечки я не тушил. Много раз еще явзглядывал на нее прежде, чем сам заснул. Она была бледна; губы – запекшиеся отжару и окровавленные, вероятно, от падения; с лица не сходило выражение страхаи какой-то мучительной тоски, которая, казалось, не покидала ее даже во сне. Ярешился назавтра как можно раньше сходить к доктору, если б ей стало хуже.Боялся я, чтоб не приключилось настоящей горячки.

«Это ее князь напугал!» – подумал я с содроганием и вспомнилрассказ его о женщине, бросившей ему в лицо свои деньги.

... Прошло две недели; Нелли выздоравливала. Горячки с нейне было, но была она сильно больна. Она встала с постели уже в конце апреля, всветлый, ясный день. Была страстная неделя.

Бедное создание! Я не могу продолжать рассказа в прежнемпорядке. Много прошло уже времени до теперешней минуты, когда я записываю всеэто прошлое, но до сих пор с такой тяжелой, пронзительной тоской вспоминаетсямне это бледное, худенькое личико, эти пронзительные долгие взгляды ее черныхглаз, когда, бывало, мы оставались вдвоем, и она смотрит на меня с своейпостели, смотрит, долго смотрит, как бы вызывая меня угадать, что у ней на уме;но видя, что я не угадываю и все в прежнем недоумении, тихо и как будто просебя улыбнется и вдруг ласково протянет мне свою горячую ручку с худенькими, высохшимипальчиками. Теперь все прошло, уж все известно, а до сих пор я не знаю всейтайны этого больного, измученного и оскорбленного маленького сердца.

Я чувствую, что я отвлекусь от рассказа, но в эту минуту мнехочется думать об одной только Нелли. Странно: теперь, когда я лежу набольничной койке один, оставленный всеми, кого я так много и сильно любил, –теперь иногда одна какая-нибудь мелкая черта из того времени, тогда часто дляменя не приметная и скоро забываемая, вдруг приходя на память, внезапно получаетв моем уме совершенно другое значение, цельное и объясняющее мне теперь то,чего я даже до сих пор не умел понять.

Первые четыре дня ее болезни мы, я и доктор, ужасно за неебоялись, но на пятый день доктор отвел меня в сторону и сказал мне, что боятьсянечего и она непременно выздоровеет. Это был тот самый доктор, давно знакомыймне старый холостяк, добряк и чудак, которого я призывал еще в первую болезньНелли и который так поразил ее своим Станиславом на шее, чрезвычайных размеров.

– Стало быть, совсем нечего бояться! – сказал я,обрадовавшись.

– Да, она теперь выздоровеет, но потом она весьма скороумрет.

– Как умрет! Да почему же! – вскричал я, ошеломленный такимприговором.

– Да, она непременно весьма скоро умрет. У пациентки органическийпорок в сердце, и при малейших неблагоприятных обстоятельствах она сляжетснова. Может быть, снова выздоровеет, но потом опять сляжет снова и наконецумрет.

– И неужели ж нельзя никак спасти ее? Нет, этого быть неможет!

– Но это должно быть. И однако, при удалении неблагоприятныхобстоятельств, при спокойной и тихой жизни, когда будет более удовольствий,пациентка еще может быть отдалена от смерти, и даже бывают случаи...неожиданные... ненормальные и странные... одним словом, пациентка даже можетбыть спасена, при совокуплении многих благоприятных обстоятельств, норадикально спасена – никогда.

– Но боже мой, что же теперь делать?

– Следовать советам, вести покойную жизнь и исправнопринимать порошки. Я заметил, что эта девица капризна, неровного характера идаже насмешлива; она очень не любит исправно принимать порошки и вот сейчасрешительно отказалась.

– Да, доктор. Она действительно странная, но я всеприписываю болезненному раздражению. Вчера она была очень послушна; сегодня же,когда я ей подносил лекарство, она пихнула ложку как будто нечаянно, и всепролилось. Когда же я хотел развести новый порошок, она вырвала у меня всюкоробку и ударила ее об пол, а потом залилась слезами... Только, кажется, неоттого, что ее заставляли принимать порошки, – прибавил я, подумав.

– Гм! Ирритация [31]. Прежние большие несчастия (я подробнои откровенно рассказал доктору многое из истории Нелли, и рассказ мой оченьпоразил его), все это в связи, и вот от этого и болезнь. Покамест единственноесредство – принимать порошки, и она должна принять порошок. Я пойду и еще разпостараюсь внушить ей ее обязанность слушаться медицинских советов и... то естьговоря вообще... принимать порошки.

Мы оба вышли из кухни (в которой и происходило нашесвидание), и доктор снова приблизился к постели больной. Но Нелли, кажется, насслышала: по крайней мере, она приподняла голову с подушек и, обратив в нашусторону ухо, все время чутко прислушивалась. Я заметил это в щельполуотворенной двери; когда же мы пошли к ней, плутовка юркнула вновь пододеяло и поглядывала на нас с насмешливой улыбкой. Бедняжка очень похудела вэти четыре дня болезни: глаза ввалились, жар все еще не проходил. Тем страннеешел к ее лицу шаловливый вид и задорные блестящие взгляды, очень удивлявшие доктора,самого добрейшего из всех немецких людей в Петербурге.

Он серьезно, но стараясь как можно смягчить свой голос,ласковым и нежнейшим тоном изложил необходимость и спасительность порошков, аследственно, и обязанность каждого больного принимать их. Нелли приподняла былоголову, но вдруг, по-видимому совершенно нечаянным движением руки, заделаложку, и все лекарство пролилось опять на пол. Я уверен, она это сделаланарочно.

– Это очень неприятная неосторожность, – спокойно сказалстаричок, – и я подозреваю, что вы сделали это нарочно, что очень непохвально.Но... можно все исправить и еще развести порошок.