На лице ее было написано, что у ней были чрезвычайно важныеновости.

– Ступай, Нелли, ступай, приляг немножко, – сказала она,когда мы вошли в комнаты, – ведь ты устала; шутка ли, сколько обегала; а послеболезни-то тяжело; приляг, голубчик, приляг. А мы с вами уйдемте-ка покаотсюда, не будем ей мешать, пусть уснет. – И она мигнула мне, чтоб я вышел сней в кухню.

Но Нелли не прилегла, она села на диван и закрыла обеимируками лицо.

Мы вышли, и Александра Семеновна наскоро рассказала мне, вчем дело. Потом я узнал еще более подробностей. Вот как это было.

Уйдя от меня часа за два до моего возвращения и оставив мнезаписку, Нелли побежала сперва к старичку доктору. Адрес его она успелавыведать еще прежде. Доктор рассказывал мне, что он так и обмер, когда увидел усебя Нелли, и все время, пока она была у него, «не верил глазам своим». «Я итеперь не верю, – прибавил он в заключение своего рассказа, – и никогда этомуне поверю». И однако ж, Нелли действительно была у него. Он сидел спокойно всвоем кабинете, в креслах, в шлафроке и кофеем, когда она вбежала и бросилась кнему на шею, прежде чем он успел опомниться. Она плакала, обнимала и целовалаего, целовала ему руки и убедительно, хотя и бессвязно, просила его, чтоб онвзял ее жить к себе; говорила, что не хочет и не может более жить со мной,потому и ушла от меня; что ей тяжело; что она уже не будет более смеяться надним и говорить об новых платьях и будет вести себя хорошо, будет учиться,выучится «манишки ему стирать и гладить» (вероятно, она сообразила всю своюречь дорогою, а может быть, и раньше) и что, наконец, будет послушна и хотькаждый день будет принимать какие угодно порошки. А что если она говорилатогда, что замуж хотела за него выйти, так ведь это она шутила, что она и недумает об этом. Старый немец был так ошеломлен, что сидел все время, разинуврот, подняв свою руку, в которой держал сигару, и забыв о сигаре, так что она ипотухла.

– Мадмуазель, – проговорил он наконец, получив кое-какупотребление языка, – мадмуазель, сколько я вас понял, вы просите, чтоб я вамдал место у себя. Но это – невозможно! Вы видите, я очень стеснен и не имеюзначительного дохода... И, наконец, так прямо, не подумав... Это ужасно! И,наконец, вы, сколько я вижу, бежали из своего дома. Это очень непохвально иневозможно... И, наконец, я вам позволил только немного гулять, в ясный день,под надзором вашего благодетеля, а вы бросаете своего благодетеля и бежите комне, тогда как вы должны беречь себя и... и... принимать лекарство. И,наконец... наконец, я ничего не понимаю...

Нелли не дала ему договорить. Она снова начала плакать,снова упрашивать его, но ничего не помогло. Старичок все более и более впадал визумление и все более и более ничего не понимал. Наконец Нелли бросила его,вскрикнула: «Ах, боже мой!» – и выбежала из комнаты. «Я был болен весь этотдень, – прибавил доктор, заключая свой рассказ, – и на ночь принял декокт...»[32]

А Нелли бросилась к Маслобоевым. Она запаслась и их адресоми отыскала их, хотя и не без труда. Маслобоев был дома. Александра Семеновнатак и всплеснула руками, когда услышала просьбу Нелли взять ее к ним. На ее жерасспросы: почему ей так хочется, что ей тяжело, что ли, у меня? – Нелли ничегоне отвечала и бросилась, рыдая, на стул. «Она так рыдала, так рыдала, –рассказывала мне Александра Семеновна, – что я думала, она умрет от этого».Нелли просилась хоть в горничные, хоть в кухарки, говорила, что будет пол местии научится белье стирать. (На этом мытье белья она основывала какие-тоособенные надежды и почему-то считала это самым сильным прельщением, чтоб еевзяли.) Мнение Александры Семеновны было оставить ее у себя до разъяснениядела, а мне дать знать. Но Филипп Филиппыч решительно этому воспротивился итотчас же приказал отвезти беглянку ко мне. Дорогою Александра Семеновнаобнимала и целовала ее, отчего Нелли еще больше начинала плакать. Смотря нанее, расплакалась и Александра Семеновна. Так обе всю дорогу и плакали.

– Да почему же, почему же, Нелли, ты не хочешь у него жить;что он, обижает тебя, что ли? – спрашивала, заливаясь слезами, АлександраСеменовна.

– Нет, не обижает.

– Ну, так отчего же?

– Так, не хочу у него жить... не могу... я такая с ним всезлая... а он добрый... а у вас я не буду злая, я буду работать, – проговорилаона, рыдая как в истерике.

– Отчего же ты с ним такая злая, Нелли?..

– Так.

– И только я от нее это «так» и выпытала, – заключилаАлександра Семеновна, отирая свои слезы, – что это она за горемычная такая?Родимец, что ли, это? Как вы думаете, Иван Петрович?

Мы вошли к Нелли; она лежала, скрыв лицо в подушках, иплакала. Я стал перед ней на колени, взял ее руки и начал целовать их. Онавырвала у меня руки и зарыдала еще сильнее. Я не знал, что и говорить. В этуминуту вошел старик Ихменев.

– А я к тебе по делу, Иван, здравствуй! – сказал он,оглядывая нас всех и с удивлением видя меня на коленях. Старик был болен всепоследнее время. Он был бледен и худ, но, как будто храбрясь перед кем-то,презирал свою болезнь, не слушал увещаний Анны Андреевны, не ложился, апродолжал ходить по своим делам.

– Прощайте покамест, – сказала Александра Семеновна,пристально посмотрев на старика. – Мне Филипп Филиппыч приказал как можноскорее воротиться. Дело у нас есть. А вечером, в сумерки, приеду к вам, часикадва посижу.

– Кто такая? – шепнул мне старик, по-видимому думая одругом. Я объяснил.

– Гм. А вот я по делу, Иван...

Я знал, по какому он делу, и ждал его посещения. Он пришелпереговорить со мной и с Нелли и перепросить ее у меня. Анна Андреевнасоглашалась наконец взять в дом сиротку. Случилось это вследствие наших тайныхразговоров: я убедил Анну Андреевну и сказал ей, что вид сиротки, которой матьбыла тоже проклята своим отцом, может быть, повернет сердце нашего старика надругие мысли. Я так ярко разъяснил ей свой план, что она теперь сама уже сталаприставать к мужу, чтоб взять сиротку. Старик с готовностью принялся за дело:ему хотелось, во-первых, угодить своей Анне Андреевне, а во-вторых, у него былисвои особые соображения... Но все это я объясню потом подробнее...

Я сказал уже, что Нелли не любила старика еще с первого егопосещения. Потом я заметил, что даже какая-то ненависть проглядывала в лице ее,когда произносили при ней имя Ихменева. Старик начал дело тотчас же, безоколичностей. Он прямо подошел к Нелли, которая все еще лежала, скрыв лицо своев подушках, и взяв ее за руку, спросил: хочет ли она перейти к нему жить вместодочери?

– У меня была дочь, я ее любил больше самого себя, –заключил старик, – но теперь ее нет со мной. Она умерла. Хочешь ли ты заступитьее место в моем доме и... в моем сердце?