Капитуляция Финляндии в марте 1940 г. не слишком повлияла на международные отношения. Скорее она стала поводом для внутренних проблем, и в первую очередь во Франции. Правительству Даладье не простили того, что союзники не спасли финнов, и французский премьер, опрометчиво обещавший любую поддержку Финляндии, вынужден был уйти в отставку, передав свои полномочия Полю Рейно. На британское правительство это оказало влияние косвенное, но продемонстрировало заинтересованным лицам, а таких и в Кабинете, и в Парламенте было достаточно, что крупная военная неудача помогает избавиться от премьер-министра.

Союзники и Германия одновременно разрабатывали план захвата Скандинавских стран. Еще в январе, выступая по радио со своими регулярными обращениями, Уинстон Черчилль имел неосторожность обмолвиться об этом, что вызвало шквал протеста со стороны нейтралов. Все, о чем они говорили в Кабинете, теперь с легкой руки первого лорда Адмиралтейства могло быть услышано в радиопередачах548. Эта неосторожность, скорее всего, не намеренная, а вызванная тщеславием и самоуверенностью военно-морского министра, в предстоящей норвежской кампании сыграла свою роль. Планы по Скандинавии из-за поднятого шума пришлось отложить на три месяца. И когда 9 апреля 1940 г. Гитлер высадился в Норвегии, он только на несколько дней опередил британцев, и все же эти несколько дней стали решающими. Вся норвежская операция, которой руководил лично Уинстон Черчилль, была весьма странно спланирована, странно осуществлена549 и неминуемо закончилась неудачей.

Дебаты в Парламенте по этому вопросу были назначены на 7–8 мая. За неделю до этого «барон прессы» лорд Бивербрук в беседе с Лео Эмери вспоминал о том, с каким трудом удалось свалить Асквита. Он говорил, что убрать Чемберлена с поста главы правительства может только «дворцовый переворот», т. е. перестановка внутри Кабинета550. То, во что выльются парламентские дебаты, не мог предположить никто, особенно премьер-министр Невилл Чемберлен. Его биограф Кит Фейлинг отмечал, что ни Финляндия, ни Норвегия не стали действительными причинами всего произошедшего551. Ключевым фактором была фигура премьер-министра. Именно ненависть людей, коренным образом отличавшихся от него, истинных политиков, ценящих интриги, знающих в них толк и готовых на все ради получения власти, руководила тогда норвежскими дебатами. Изливали эту ненависть все: и лейбористская оппозиция, и Дэвид Ллойд Джордж, жадно ждавший возможности свести счеты с человеком, которого ненавидел 20 лет, и Лео Эмери, смертельно оскорбленный тем, что премьер никак не приглашал его в правительство. Основной претензией к Чемберлену у многих было то, что у власти был он, а не они.

Самым ярким, в том числе и визуально, было выступление адмирала Роджера Кийса, который был при полном параде и в тот же день уходил на фронт. Сверкая орденами, он разбил все доводы правительства, показав нелепость, с которой была проведена норвежская кампания, но парадоксально исключая ответственность первого лорда Адмиралтейства за нее. Во второй день защищал Кабинет Сэм Хор. После слово опять взял Ллойд Джордж и требовал, чтобы Чемберлен принес себя в жертву552. Премьер подчеркнул: «В качестве главы Кабинета я беру на себя основную ответственность за действия правительства»553. Лейбористы ждали этого момента и вынесли вотум недоверия. Это воодушевило премьер-министра, который все еще рассчитывал на поддержку. Он взметнулся к трибуне и сказал: «Никакое правительство не может вести войну эффективно, если у него нет поддержки общественности и поддержки Парламента. Я принимаю ваш вызов! Я даже рад ему, по крайней мере, мы увидим, кто с нами, а кто против нас. И я призываю своих друзей, а они у меня еще есть в этой Палате, поддержать нас во время голосования!»554 Правительство выстояло, но цифры были ошеломляющими – 281 голос за, и 200 – против, тогда как обычно вотумы недоверия отвергались большинством в две сотни голосов. Это было «технической победой и сокрушительным моральным поражением»555.

Дебаты завершать следовало Галифаксу в Палате лордов. Он был «странным и почти неземным образом отстраненным»556. Прося «не прессовать» его относительно технических деталей, он туманно заявил: «У нас есть одна цель. Если бы это имело место, и кто-то думал, что другие люди могли сделать работу лучше, то, конечно, любой член правительства, насколько я знаю, хотел бы быть освобожденным от ответственности, которая не может принести личное удовлетворение, но только бремя, которое время от времени должно быть почти невыносимо»557. Эту речь для себя он написал самостоятельно.

Несмотря на подобный исход голосования в Парламенте, всё еще возможно было переиграть. Но тут случилось то, о чем рассуждали Бивербрук и Эмери. Кабинет, собравшийся после парламентских слушаний, буквально единогласно призвал Чемберлена к отставке. Единственным человеком из правительства, который не предал премьер-министра и был возмущен поведением коллег, стал Сэм Хор. Он храбро защищал премьера во время дебатов в Палате общин и теперь защищал его в Кабинете, но всё было тщетно.

Понимая, что невозможно оставаться главой правительства, которое тебя не поддерживает, Чемберлен решил уйти в отставку. Своим преемником и он, и большинство других людей видели лорда Галифакса. Перспектива взять на себя решающую ответственность была неприятна министру иностранных дел до той степени, что у него разыгралась психосоматическая боль. Сам он писал в дневнике следующее: «Четверг, 9 мая. День свадьбы Энн Разговор и очевидный поворот его (Чемберлена. — М. Д.) сознания оставили меня с сильной болью в желудке. Я сказал ему снова, как сказал и накануне, если члены лейбористской партии подтвердят, что будут служить под моим началом, я должен им ответить, что не готов пойти на это»558. Судьба Национального правительства зависела именно от лейбористов, но теперь они уехали на партийную конференцию в Борнмут.

Перед ними стоял выбор, кого бы они хотели видеть премьер– министром: Невилла Чемберлена (для этого еще оставалась возможность), Уинстона Черчилля или лорда Галифакса, который сам не рвался занимать этот пост: «Я тогда сказал, что по причинам, уже приведенным, премьер должен, вероятно, быть другим. Но я вообще не сомневался в моем собственном мнении, что для меня, если я стану премьером, это создаст невозможное положение. Кроме личных качеств Уинстона по сравнению с моими собственными в этом конкретном тандеме, какова на самом деле была бы моя роль? Уинстон управлял бы обороной, и в этой связи каждый не мог не помнить, как быстро такое же положение между Асквитом и Ллойд Джорджем стало невыносимым. И у меня не будет доступа к Палате общин. Неизбежный результат состоял бы в том, что, будучи вне обоих этих существенных моментов, я должен быстро сделаться почетным премьер-министром, живущим в своего рода сумерках неподалеку от вещей, которые действительно имеют значение. Уинстон с подходящим выражением смирения сказал, что не мог не чувствовать силу того, что я произнес, и премьер-министр неохотно принял мою точку зрения»559. На этой примирительной ноте Галифакс и Черчилль отправились пить чай в сад, оставив Чемберлена принимать вернувшихся в Лондон лейбористов. Эттли и Гринвуд готовы были дать свой окончательный и точный ответ на следующий день, 10 мая 1940 г.