Всё те же журналисты в очередной раз стали причиной его переживаний: они устраивали послу фотосессию и интервью, и во время съемок один фотограф вдруг взял его левую руку и стал ее «устраивать» для бóльшей фотогеничности. Лицо лорда Галифакса оставалось безразличным, но секретарь посольства Чарльз Пик понимал, насколько глубоко это ранило посла. На пресс-конференции после он был необычайно любезен, но «инцидент с рукой затронул его изнутри, и он все еще был сжат как нерв»591. В другой раз журналисты стали свидетелем, как на бейсбольном матче он выбросил хот-дог – любимую уличную еду США, что мгновенно послужило поводом для обвинения посла в неуважении к великой американской нации.

Его чопорность отталкивала демократичных и фамильярных американцев. Галифакс привык к поклонению туземцев, но уж совсем не к тому, что каждый может дружески его похлопать по плечу или назвать «Эдом», как поступал Гарри Гопкинс, неизменно нервируя посла. В гневе он говорил своему секретарю: «Вот моя невестка Рут, она всегда обращается ко мне “лорд Галифакс”. И я не называю ее “куколкой” или еще как-то так, я должен часто говорить с нею для ее же собственной пользы, и было бы очень неудобно, если бы ей было позволено назвать меня Эдвардом»592.

Равно как Галифакс тяготился фамильярностью в свой адрес, тяготила его и фамильярность, которую навязывали ему. Так, генерал Эдвин «Па» Уотсон – ближайший помощник и секретарь президента Рузвельта – привык и требовал, чтобы его все называли исключительно «Па». Лорду Галифаксу, который отказывался относительно родного и давно знакомого ему Бивербрука называть просто «Максом», это было крайне проблематично. Однажды он вынужден был сам звонить в администрацию и произнести чудовищную для него фразу: «Это Вы, П-п-па?» К послу вернулось даже заикание, которое не беспокоило его с начального курса Оксфорда. С другой стороны, Галифаксу очень импонировала высокая моральность суждений американцев, поэтому он мирился с таким отношением, особенно когда один из его американских друзей пожертвовал полмиллиона долларов Кентерберийскому собору: «Они готовы быть идеалистами и, возможно, менее склонны быть циниками, чем мы»593.

Первые месяцы пребывания лорда Галифакса в Соединенных Штатах стали настоящим провалом. Его популярность поначалу упала до нуля, а после и вовсе пересекла минусовую отметку. В лучшем случае он получал о себе отзывы вроде этого: «Всем своим видом он был похож на церковную мышь или кузена из бедной страны – но он казался очень справедливым и откровенным в его словах; на самом деле он говорил так, как хотел сказать – не больше и не меньше; очень лукавый, очаровательный и гладкий, как тутовый шелкопряд»594. В худшем случае после разговора с британским послом звучали такие слова: «Я испытывал мало уважения к Англии прежде. Теперь его осталось еще меньше»595. В основном, безусловно, это выражало изоляционистский настрой: Галифакса рассматривали как угрозу, хитрого, умного и коварного политика, который может повлиять на Рузвельта, и тогда «блестящей изоляции» придет конец. Всё начало меняться, когда Гитлер напал на СССР, тем самым расширяя масштабы Второй мировой войны.

Но окончательно лед между американским истеблишментом и британским послом был сломан ближе к концу осени 1941 г., когда в Детройте произошел занятный случай (Галифакс посещал этот город в рамках своего ознакомительного тура по стране). Когда он навещал архиепископа римской католической церкви, с которым познакомился еще в Индии, произошло следующее: «Пожилые леди устроили пикет возле двери архиепископа, и, когда я появился, произнесли упреки в адрес Великобритании о ее воображаемом желании заполучить американских мальчиков на огневые рубежи. Они поддержали эти лозунги, кинув в меня яйца и помидоры, один или два из которых мягко достигли своей цели. Американские полицейские, понимая, что это не случай для револьверов, которыми они были вооружены, скорее пришли в замешательство, и ничего особенного поэтому не произошло. Когда горничная архиепископа открыла дверь, я попросил, чтобы она отмыла следы обстрела с моего пальто, в то время как я говорил с архиепископом. Но американцы – очень учтивые люди, и то, что посещение посла было встречено таким невоспитанным образом, было для них непростительно. Возник естественный эффект негодования на такую невежливость к стране, представитель которой был так оскорблен. Этот эффект был значительно усилен, поскольку американская пресса широко сообщала, что единственный комментарий посла был таков: “Соединенные Штаты – очень богатая страна, чтобы раскидываться яйцами и помидорами, тогда как мы в Англии получаем лишь одно яйцо в месяц”»596. Этот комментарий был придуман журналистами, но Галифакс не стал публично от него отрекаться, понимая, насколько он эффектен.

Американцы начинали оттаивать. В Милуоки после подобной встречи с людьми один из добрых слушателей захотел сделать приятное Галифаксу и похвалил его: «До сих пор некоторые из нас здесь ожидали, что когда встретим британского посла, он будет слишком умным для нас. После встречи лорда Галифакса мы так больше не будем думать»597. Эти туры по стране от штата Мэн до Калифорнии были действительно примечательным явлением, и ни один другой британской посол не совершал столько поездок. Особенно в этом Галифаксу помогала Дороти. Она была куда более легкой, веселой и радушной, в отличие от своего чопорного и холодного супруга, поэтому ее американская нация полюбила сразу.

По прибытии в Вашингтон Галифакс налаживал быт: штат миссии состоял из проверенных людей, одним из которых был уже упомянутый Чарльз Пик. Он с большой симпатией относился к своему шефу, без стенаний Кэдогана и Батлера взял на себя обязанность писать его речи, хотя сам Галифакс и держал с ним дистанцию. Бесконечные публичные выступления, к которым лорд Галифакс изначально не был наклонен, были его главной, но и самой отягощающей обязанностью. И хотя Пик практически полностью писал его спичи, выступать иной раз несколько раз в день Галифаксу было крайне тяжело.

В Соединенных Штатах он столкнулся с принципиально иными реалиями, которые сегодня, в 2020 г., кажутся абсолютно естественными: отказ от сословности, демократичное общение, – этот современный мир, пришедший и в Европу после окончания Второй мировой войны. Мир, в котором лорду Галифаксу было совсем неуютно: с ним смели заговаривать лифтеры, фотографы заставляли его позировать то с моряками, то с мэром какого-то захолустного городка с гигантской репой в руках. Оглядывая бывшие рабские плантации вокруг посольства, однажды он заметил: «Я сожалею, что больше нет рабства, сейчас я бы пошел проверять своих рабов. Приветливо поговорил бы с ними, навестил больных и пожилых, прочитал им Библию, а когда возникали грубые неуместности или нарушения дисциплины, я бы их наказывал. Наконец, я бы заставил их всех спеть мне спиричуэлс598»599.