Утром 10-го числа лорда Галифакса разбудили в 6 часов, так как немецкие войска вторглись в Бельгию и Голландию. Воспользовавшись суетой, которая возникла после дебатов в Палате общин и подвешенным состоянием правительства Великобритании, Гитлер решил не терять времени, а начать полномасштабное наступление. Советники Чемберлена оказались правы, когда рекомендовали ему не проводить норвежские дебаты вообще, сохраняя Кабинет в рабочем варианте. Пока министры были заняты внутренними распрями, было очень сложно выработать стратегию по отражению этих нападений. Единственное, что можно было сделать, и непосредственно сам Галифакс это и предпринял, – дать по полюбившейся ему традиции гарантии британской помощи тем странам. В это же время и лейбористы дали свой ответ, что работать с Чемберленом они не станут. «Премьер-министр тогда сказал нам, что он решил не ждать и поедет к Королю, чтобы посоветовать ему послать за Уинстоном»560, – продолжал фиксировать события в дневнике лорд Галифакс.

В новом правительстве Черчилля не нашлось места для Сэма Хора. Он был отправлен Галифаксом послом в Испанию. Сам Галифакс остался министром иностранных дел, правда, успев перед этим отказаться от части ответственности: «Суббота, 11 мая. Я получил примечание от Уинстона, тут же попросившего, чтобы я продолжал работать в Ф. О., небрежно добавив “и Вы, конечно, возглавите Палату лордов”. Я поторопился сказать ему, что это было невозможно, и он должен подумать еще. Я редко встречал кого-либо с более странными пробелами в знаниях или чей ум работал бы с большей придурковатостью. Возможно ли заставить его работать организованным способом? От этого многое зависит»561.

Отказавшись от поста премьера, Галифакс сделал Черчилля своим должником, что позволяло ему рассуждать в подобных выражениях. Но работать вместе им было тяжело. Черчилль имел обыкновение проводить ночные заседания Кабинета министров, что в итоге привело к заявлению Галифакса, который привык рано вставать на службу в церковь: «Если хотите – заседайте ночью, но без меня»562. Не смущали такие перегрузки Невилла Чемберлена, который получил пост лорда-президента и снова стал «рабочей лошадью» правительства.

Лорд Галифакс не собирался мириться с произволом Черчилля: «Долгое и довольно непоследовательное обсуждение оставило меня с неудобными мыслями относительно привычек Уинстона. Лег в кровать в час ночи. Такое расписание плохо сказывается на всех; особенно на начальниках штабов. Я стремлюсь организовать восстание вместе с Невиллом по этому вопросу»563. Но Чемберлен не спешил жаловаться, он оказывал максимальную поддержку и новому премьеру, и министру иностранных дел.

Однако отставка Чемберлена и зависимое положение Черчилля будто окрылили Галифакса. Теперь он позволял себе тон, каким никогда не говорил с бывшим премьером или коллегами: «В 16:30 у нас была долгая и довольно запутанная дискуссия о номинальном вступлении в войну Италии, но в основном об общей политике и действительно кошмарно идущих делах во Франции. Я думаю, что Уинстон нес самый ужасный вздор, так же как и Гринвуд, и после заседания я четко высказал им, что о них думал. Я добавил, что, если это все было действительными их мыслями и если это отражает суть дела, то наши пути разойдутся. Когда я повторил то же самое в саду, Уинстон, удивленный и мягкий, был полон извинений и привязанности. Но это заставляет меня отчаяться, видя, как он погружает себя в страстные эмоции, когда должен заставить свой мозг думать и рассуждать»564. Вскоре пала Франция.

Запущенная с падением Норвегии ситуация подводила к тому, что все новые и новые страны сдавались Гитлеру. Начинали открываться глаза на то, что происходит, и у лорда Галифакса. Когда он летом 1940 г. вновь уехал отдыхать в Гэрроуби и гулял с Дороти, осматривая родных ему холмов вершины, он размышлял: «Здесь, в Йоркшире был истинный фрагмент бессмертной Англии, как Белые скалы Дувра, или любая другая часть нашей земли, которую любят англичане. Тогда я задался вопросом, возможно ли, что прусские ботфорты ступят на эту сельскую местность, чтобы растоптать ее? Сама мысль об этом показалась мне оскорблением и вызвала негодование, как будто любой был осужден наблюдать за тем, как насилуют его мать, жену или дочь»565.

После захвата Франции, как и ожидалось, Гитлер сделал новое предложение о перемирии. Лорд Галифакс вновь отвергал его по радио. Приблизительно в это время возник слух, пущенный, как предполагалось, американскими изоляционистами, что бывший премьер Чемберлен вместе с всё тем же Галифаксом готовится к тому, чтобы заключить мир с Гитлером. «Хорошая история, разве нет? И конечно, за нее нетерпеливо ухватились люди, которые пытаются изгнать меня из общественной жизни»566, – жаловался Чемберлен сестре. Но вскоре из общественной жизни его изгнала болезнь. До этого будучи практически абсолютно здоровым человеком (не считая приступов подагры), Невилл Чемберлен вдруг одномоментно стал сдавать. В июле ему сделали операцию на желудке, и в сентябре он даже вернулся в правительство, правда, ненадолго. К октябрю он оставил Кабинет министров и переехал в Хетфилд, где бесстрашно ожидал своего конца.

По странному стечению обстоятельств последней его встречей стала встреча с лордом Галифаксом. В своих мемуарах тот туманно написал о «нескольких днях до смерти», на деле он прибыл в Хетфилд 7 ноября. Миссис Чемберлен откровенно сказала ему, что конец – теперь вопрос буквально нескольких дней; Чемберлен ничего не мог съесть вследствие тошноты, которая все время преследовала его, и слабел: «Я прошел в его комнату перед завтраком и нашел его лежащим в постели с небольшим столом возле кровати, на котором стояла миска кем-то присланных синих горечавок. Я начал говорить что-то о том, что ему выпало самое гнилое время его болезни, на что он ответил, что ему стало лучше в последний день или два.

“Приближающийся конец, я предполагаю, принесет облегчение”, – сказал он с усмешкой. Потом он говорил о нашем сотрудничестве и что это значило для него так, что я был очень растроган. Затем он явно устал, к нам заглянула Энни, и тогда я сказал “прощайте”. Он взял мою руку обеими своими и держал ее без лишних слов, но с полным пониманием дружбы между людьми, которые пойдут разными путями. Это все было довольно естественно, и у него не было никакой тени огорчения. Он был храбрым и покорным судьбе. Он мучился вопросом, который задал мне однажды, как лучше сообщить обо всем Энни. Но теперь она знала о том, как плох он был, и он был счастлив, что все прояснилось, хотя боялся, что она будет одинока. Я оставил его с нею»567. Это происходило 7 ноября 1940 г., спустя полутора суток Невилл Чемберлен умер во сне.