понял это, опрометью кинулся назад, игнорируя жалкие попытки мисс Крейг остановить его свистом. Вдобавок пошел дождь, не сильный, а моросящий, но его туманная пелена скрыла из виду немногие имевшиеся на пустоши ориентиры.

На ферме Теббитов ее ждал самый радушный прием. Доктор еще накануне возвратился в Ливерпуль, но миссис Теббит угостила ее горячим молоком и йоркширским печеньем и стала уговаривать сына, чтобы тот показал мисс Крейг, как, минуя посадки, срезать путь через пустошь.

Юноша был не особенно разговорчив, но само его присутствие уже ободряло, и когда они распростились у последней калитки, ночная тьма сделалась словно бы вдвое гуще.

Гувернантка медленно поплелась дальше. Мысли ее вновь обратились к исчерпанной, казалось бы, теме о лае привидений, но тут сзади послышались шаги – звуки, по крайней мере, посюсторонние. Вскоре показался и путник, и мисс Крейг с облегчением узнала в нем особу духовного звания. Он приподнял шляпу.

– Похоже, нам по дороге, – проговорил священник. – Если позволите, я с удовольствием составлю вам компанию.

Гувернантка поблагодарила его.

– Ночью и так бывает не по себе, – продолжала она, – а после всех этих местных баек о привидениях и нечисти поневоле пробирает дрожь.

– Хорошо понимаю вашу тревогу, – согласился попутчик, – тем более в такую ночь. Мне и самому доводилось испытывать подобное, потому что по делам службы я часто должен был в одиночку посещать отдаленные фермы. Путь шел через пустошь, по диким тропам, которые и днем-то трудно разглядеть.

– И вам ни разу не попадалось на глаза ничего пугающего… то есть ничего потустороннего?

– Насчет этого не скажу, но одиннадцать лет назад со мной приключилось событие, ставшее в моей жизни поворотной точкой. Поскольку вы сейчас, похоже, испытываете те же чувства, что я тогда, то я, вам, пожалуй, о нем поведаю.

Это было на исходе сентября. Меня призывали в Уэстондейл[245] к смертному одру одной старой женщины, я уже собирался домой, но тут пришло известие, что внезапно заболел другой мой прихожанин. Вышел я только в восьмом часу. До пустоши меня проводил фермер, дальше я отправился один.

В предыдущий вечер закат был так красив, что я не много припомню подобных. Весь небосвод устилали обрывки белых, подсвеченных розовым облаков, словно кто-то разобрал на лепестки распустившуюся розу.

Однако в тот вечер все переменилось. Небо налилось свинцом, лишь вдалеке на западе проглядывал узкой полоской шафрана зловещий закат. Переставляя саднящие, негнущиеся ноги, я все больше падал духом. Сказывался, должно быть, контраст между минувшим вечером и этим: красивый, исполненный добрых предвестий первый (зерно оставалось на полях, что сулило хорошую погоду) и мрачный, печальный, с давящим предчувствием осени и зимних дней – второй. Вскоре к черной тоске добавилось новое, неожиданное ощущение – и я понял, что это страх.

Откуда он взялся, я не знал.

Вокруг лежала гладкая пустошь, и только по одну сторону дороги виднелась на расстоянии брошенного камня неровная линия торфяных укрытий для стрельбы.

За последние полчаса с пустоши не долетало никаких звуков, кроме «брык-брык-брык» потревоженной куропатки. И все же страх не отпускал, проникая через какие-то редко используемые физические каналы в низшие отделы мозга.

Я плотнее застегнул пальто и попытался отвлечь себя мыслями о ближайшей воскресной проповеди.

Темой я избрал Иова. Если отвлечься от богословских вопросов, в этой книге найдешь немало традиционных поучений, близких деревенским людям: потеря скота и посевов, крушение семьи[246]. Я не осмелился бы об этом рассуждать, если бы сам не был фермером; мой церковный участок за три недели до того затопило водой, и я, наверное, пострадал не меньше своих прихожан. Шагая по дороге, я вспоминал первую главу Книги Иова и остановился на двенадцатом стихе:

«И сказал Господь сатане: вот, все, что у него, в руке твоей…»

Все мысли о скудном урожае (самые кошмарные для тех, кто живет здесь, в долинах) вылетели из головы. Мне показалось, что я вглядываюсь в океан беспредельной тьмы.

Читая три проповеди в день, утомляешься, и потому я, дабы оживить свою речь, часто прибегал в воскресенье к одному и тому же образу шахматной доски. Господь и дьявол – игроки, а мы пособники той или иной стороны. Но прежде мне не приходило на ум сравнить себя с пешкой, которой Господь может пожертвовать ради выигрыша в партии.

На том самом месте, где мы сейчас находимся (я запомнил его по грубо вытесанной каменной поилке), на дорогу внезапно ступил незнакомец, поднявшийся с груды щебня у обочины.

«Куда направляетесь, отец?» – спросил он.

По его манере выражаться я понял, что он из чужих краев. В это время года здесь бывает много пришельцев с юга, которые по мере сбора урожая перемещаются все дальше на север. Я объяснил ему, куда направляюсь.

«Раз так, пойдем вместе», – отозвался он.

В темноте я не мог рассмотреть его лицо, догадывался только, что оно грубое и свирепое.

И началось хорошо знакомое нытье с нотой угрозы: за день он прошел немереный путь, с утра не брал в рот и маковой росинки, да и позавтракал одной лишь сухой корочкой.

«Нам бы хоть грошик, – сказал он, – заплатить за ночлег».

Он обстругивал складным ножом ясеневый кол, вынутый из какой-то изгороди.

Священник умолк.

– Это светятся ваши окошки? – продолжил он. – Не ожидал, что ваш дом так близко, и все же мне хватит времени закончить историю. Думаю, надо дорассказать, ведь через минуту-другую вы, возможно, побежите домой, а я не хочу, чтобы вы испугались, когда снова окажетесь на пустоши одна.

Каждым словом этот человек как будто подтверждал мои задние мысли: неубедительная история, дурно пахнущая ложь и еще более дурно пахнущая правда.

Он спросил меня, который час.

Было без пяти девять. Убирая часы, я глянул ему в лицо. Зубы чужака были сжаты, блеск в глазах сразу выдавал его намерения.

Задумывались ли вы о том, как это долго – секунда? Треть секунды я стоял напротив него, испытывая бесконечную жалость к себе и к нему; потом, не издав ни звука, он на меня набросился. Я ничего не почувствовал. Вдоль позвоночника пробежала молния. За глухим треском ясеневого кола послышался тихий перестук, словно где-то в отдалении прыгал по камням ручей. Несколько мгновений я лежал и наблюдал блаженно, как искрились и множились огоньки окон, пока все небо не заполнилось мерцающими светлячками.

О такой безболезненной смерти я не мог и мечтать.

Мисс Крейг подняла глаза. Спутник исчез, она осталась на пустоши одна.

Стуча зубами, она побежала к дому, где за кухонными