ту ночь, когда состоялось наше последнее совместное выступление, и тогда я ни за что бы его не отпустил. Но осознал я это слишком поздно. Случилось это на следующее воскресенье в церкви, когда мистер Шпигельнейл, окончив молебен, перешел, как обычно, к объявлениям. Склонившись над аналоем[236] и оглядывая паству сквозь большие затемненные очки, он печальным голосом произнес:

«Как это ни огорчительно, должен объявить, что в следующее воскресенье впервые за двадцать лет состоится совместная служба».

Разбирая на клиросе[237] ноты, я вздрогнул при этих словах; стало понятно, что происходит, или произошло, или произойдет что-то необычное.

«К несчастью, – продолжал мистер Шпигельнейл, – я должен буду уступить место на амвоне своему собрату из баптистской церкви[238], так как должен незамедлительно отправиться в Филадельфию[239], чтобы проконсультироваться с окулистом по поводу моего ухудшившегося зрения. Иные из моих дражайших братьев сочтут этот поступок несколько необычным, однако, если я их покидаю, на то имеется основательная причина. Быть может, они подумают, что я всполошился зря и вполне можно обойтись услугами врачей из Гаррисберга[240]. В таком случае позвольте мне объяснить, что я страдаю астигматизмом[241]. Дело не в том, что я чего-то не вижу, а в том, что я вижу вещи, о которых достоверно знаю, что их не должно быть, – дефект зрения, требующий, полагаю, помощи самых квалифицированных медиков. Занятия воскресной школы состоятся в половине десятого, богослужение – в одиннадцать. Темой я выбрал: „И старцы будут видеть видения“[242]».

Как мне хотелось, чтобы покойный Роберт Дж. Динкл присутствовал тем утром в церкви! Ему было бы приятно услышать, что его выступление хотя бы отчасти сработало, ибо за частичным успехом со временем пришел бы и полный. Что до меня, то моя голова шла кругом и думать я мог лишь о том, как бы радовался Роберт. Проповедь я не слушал совсем и, выдумывая, какие еще устроить выступления, забыл присоединить свой голос к заключительному антему[243]. Видите ли, мне грезилось, как бойко в Хармони заиграет жизнь: возвратятся добрые старые времена, когда у людей было воображение и они держали в голове что-то, кроме фактов. Нужно было только вернуть Роберта, а вслед за его успехом незамедлительно явятся в полной красе и старики Берри, и миссис Кламп. Я рассчитывал, конечно, с наступлением ночи легко найти своего призрачного приятеля, но не взял в расчет, насколько эти бесплотные духи слабохарактерны. И я его не нашел. Я мерз на магазинном крыльце, покуда луна не поднялась высоко над горным хребтом. Он не приходил. Я стал вполголоса звать – ответа не было. Я пошел на кладбище и сел на его надгробие. Это было самое тихое место, какое можно себе представить. Над головой скользили облака, в кронах деревьев вздыхал ветер, среди листвы проглядывала такая яркая луна, что можно было, наверное, читать надгробные надписи. Это была именно такая ночь, когда кладбищу полагается оживать, – самая подходящая для привидений. Я звал Роберта. Я прислушивался. Он не отвечал. Я слышал только, как кричит в пруду жаба, свистит в роще козодой и воет на луну собака.

Уильям Фрайер Харви

Через пустошь

Положение в самом деле было прескверное.

Температура у Пегги подбиралась к ста градусам[244], болел бок, и миссис Уоркингтон-Банкрофт не сомневалась, что это аппендицит. Но послать за доктором было некого.

Джеймс с экипажем отправился встречать ее мужа, которому наконец выпала возможность недельку поохотиться.

Адольфа она каких-то полчаса назад отослала к Эвершемам с запиской для леди Евы.

Кухарка, даже если обойтись без нее за обедом, не могла одолеть пеший путь.

На Кейт, как всегда, нельзя было положиться.

Оставалась мисс Крейг.

– Вы не можете не видеть, что Пегги разболелась не на шутку, – начала миссис Уоркингтон-Банкрофт, когда вызванная ею гувернантка вошла в комнату. – Трудность в том, что мне совершенно некого послать за доктором. – Хозяйка помедлила, поскольку обычно не пользовалась своим правом отдавать распоряжения, а предпочитала, чтобы прислуга сама изъявляла готовность.

– Так что, мисс Крейг, – продолжила она, – может быть, вас не затруднит пройтись до фермы Теббитов. Я слышала, там остановился какой-то врач из Ливерпуля. Конечно, я о нем ничего не знаю, но придется рискнуть, и он, надо полагать, будет рад случаю во время отпуска что-то заработать. Понимаю, дотуда почти четыре мили, и мне не пришло бы в голову к вам обратиться, но я боюсь, что это аппендицит.

– Очень хорошо, – сказала мисс Крейг, – наверное, я должна пойти; только я не знаю дороги.

– О, заблудиться невозможно, – заверила миссис Уоркингтон-Банкрофт, от волнения временно прощая мисс Крейг явную неохоту, с которой та согласилась выступить в путь. – Сначала две мили по пустоши до Редманс-Кросс. Потом налево и по дикой тропе через посадки лиственниц. Ферма Теббитов будет как раз под вами, в долине. И прихватите с собой Понтиффа, – добавила она, когда девушка шагнула за порог. – Бояться абсолютно нечего, но наверняка с собакой вам будет веселее.

– Что ж, мисс, – сказала кухарка, когда мисс Крейг зашла в кухню за своими ботинками, которые сохли у огня, – ей, конечно, лучше знать, но, по мне, нехорошо это – после случавшегося отправлять вас через пустошь в такую ночь. Ведь даже если вы приведете доктора, ничем он мисс Маргарет особенно не поможет. Когда-никогда такое случается с каждым ребенком. Доктор велит всего-навсего уложить ее в постель, а она и так уже лежит.

– Не вижу, чего там бояться, – ответила мисс Крейг, зашнуровывая ботинки, – если только вы не верите в привидения.

– Это уж как сказать. Во всяком случае, я не лягу в постель, пока не удостоверюсь, что простыни достаточно длинные, чтобы в случае чего накрыться с головой. Но вы не пугайтесь, мисс. Думаю, привидения лают, но не кусаются.

Несколько минут мисс Крейг развлекалась тем, что пыталась представить себе лай привидения (именно так, а не классический призрачный лай), но на душе почему-то не стало спокойней.

От природы обладавшая нервозным складом характера, она к тому же жила рядом с людской, где до нее долетали отголоски таких историй, каких не услышишь в гостиной.

Ее бросало в дрожь от одного названия «Редманс-Кросс»; на этом месте вроде бы было совершено чудовищное убийство. Историю она забыла, но название помнилось.

Злоключения начались почти сразу.

Понтифф, которого природа не наделила сообразительностью, минут пять не мог уразуметь, что на прогулку с ним пойдет одна лишь гувернантка, а когда