Они оказались в просторных покоях, увешанных шелками,устланных коврами и усыпанных маленькими разноцветными подушечками в таком беспорядке,словно здесь была спальня доброго десятка женщин. Однако тут не оказалось нидуши, и Гюлизар-ханым недоуменно вскинула брови. Но вот откуда-то послышалсяженский смех, и мрачное лицо Гюлизар-ханым слегка прояснилось. Она сдернула сЛизы покрывало, расправила легкий белый плат и подвела к ковровой занавеси,из-за которой доносился высокий томный голос, выпевавший страстные слова:

Молва гласит: ты целуешь,

Ласкаешь ты, не любя!

Если все это правда,

Я буду любить тебя!

Гюлизар-ханым откинула занавес и вдруг чихнула, а за ней иЛиза.

И было отчего! В воздухе реяли снежинки, облаком вздымаясьнад сугробами. Но это были не сугробы, а груды пуха и пера. Несколько татарок,одетые в полосатые рубахи из басмы, как и все служанки этого дворца, повязавголовы платками, усердно наваливали тонко драное перо на разостланную холстину.

По углам полулежали тщательно насурьмленные и нарумяненныеженщины, все больше совсем молоденькие черкешенки. Обедневшие кавказские князьяохотно продавали своих сестер и дочерей в гаремы богатым крымчакам, беям,мурзам и султанам, ибо те никогда не скупились ради женской красоты.

Было здесь и несколько хорошеньких малороссиянок. Изобилиеславянских лиц ничуть не удивило Лизу. Помнится, еще Леонтий рассказывал ей,что больше ста лет назад любимейшая жена османского султана Солеймана Хуррема,имевшая большое влияние на мужа, чаще звалась Роксоланою, то есть русской. Еепохитили татары в городе Рогатине, где отец ее служил священником. Да иперекопский хан Сагиб-Гирей был рожден от русской и сам на русской женился.Равно и многие придворные, и даже янычары этих властителей имели в своих жилахкапли славянской крови, а также любили видеть в своих гаремах прекрасныхроксолан. Впрочем, все гаремницы были одеты и причесаны одинаково, по-татарски:в зеленых и розовых турецких фесках с кистями и позументами, в разноцветныхшальварах, полосатых сорочках и узких кафтанах, туго перепоясанных парчовымикушаками; на ногах папучи – остроносые сафьяновые полусапожки, шитые золотом исеребром. Все эти одежды, пусть очень яркие и нарядные, делали молодых женщинпочти одинаковыми, словно горошины одного стручка, и даже малопривлекательными,потому что были чужды их лицам и природе.

Здесь оказалась только одна женщина славянского типа, одетаясовсем иначе, и всякий взор невольно приковывался к ней. Что-то неуловимознакомое почудилось в ней Лизе… Но тут же она поняла, что, конечно, ошиблась:эту женщину она не знала.

Она стояла над татарочками, дравшими перо, и придирчиво наблюдалаза ними, беспрестанно укоряя то одну, то другую, щедро раздавая упреки, злыешутки, щипки и тычки. Лиза подумала, что это может быть только малороссиянка,причем самого невысокого происхождения, ибо именно они особливо пристрастны кэтой нелегкой работе – заготовке пера и пуха для своих мягких постелей.

Черные, с яркой рыжинкою волосы ее были заплетены в дветолстые и длинные косы, перевитые жемчужными нитями, а белые плечи, роскошнаягрудь, пышные бедра и розовый, весь в приманчивых, мягоньких складочках животлишь слегка прикрывались облаками тончайшей индийской кисеи; и только еесокровенное пряталось под парчовою перевязью, затянутой таким затейливым узлом,что ясно было: узел сей не более чем хитрая приманка для мужчины, ибораспутывание возбудит его ничуть не меньше, нежели созерцание этого умелообнаженного тела.

Лицо ее было так же красиво: соболиные крутые брови, тениресниц на бархатистых щеках, ясные карие глаза, маленький вишневый ротик –словом, это и впрямь была малороссийская красота, но не свежая, словнобелокипенная кисть лесной калины, спрыснутая росою, а буйная, пышущая жаром,похожая на перезрелую розу, которая вот-вот начнет ронять свои лепестки. И этосравнение доставило удовольствие Лизе, ибо она с первого взгляда невзлюбилатемноокую красавицу. Похоже, это чувство было взаимным. Ясные карие очи тойвдруг помрачнели, и пухлая нижняя губка неприязненно оттопырилась.

– Кого это ты привела, Бурунсуз? – спросила резко.

– Сколько раз я говорила тебе, Чечек, не смей так называтьменя! – вскричала Гюлизар-ханым. – Не то…

– Не то что? – Настроение сердитой красавицы,услышавшей обиду в голосе черной великанши, мгновенно улучшилось.

«Чечек! – Лиза поморщилась. – Цветок! Красивоеимя, да и она красива. Что ж, говорят, и змея красива… только зла! Но чтоозначает «бурунсуз»? Почему так обиделась Гюлизар-ханым?»

– Так что ты намерена сделать, Бурунсуз? – повторилаЧечек. – Пожаловаться повелителю? Ах, не смеши меня! – Она деланнохохотнула. – Берегись, как бы я ему не пожаловалась. Уж я-то найду, чтосказать. Ты меня знаешь!

– Знаю, знаю, – буркнула Гюлизар-ханым, склоняя голову.

– Вот-вот! А то гляжу, ты стала забывать, кто я такая! Какбы не пожалеть об этом. Ведь тогда и тебе, и твоему братцу… или, правильнеесказать, твоей сестрице?.. – Она даже поперхнулась от смеха. – Тогдавам совсем худо придется. Все, что вас держит на этом свете, – милостьгосподина нашего султана. Ну и мое расположение.

Она разошлась вовсю, с наслаждением наблюдая, как ниже иниже сгибается тяжелая фигура Гюлизар-ханым.

– А ты небось сама турецкая султанша? – вдруг перебилаее Лиза.

– Ты почти угадала. Да, я султанша. Валиде, султаншаСеид-Гирея, нашего властелина.

– Полюбовница, что ль, если по-русски сказать? – Лизахмыкнула с таким пренебрежением, как будто сама только вчера не сделаласьполюбовницею этого же самого человека.

– Валиде – значит любимая жена, – с неожиданнойтерпеливостью объяснила Чечек. Видно было, что собственный титул доставлял ейогромное удовольствие и она не упускала возможности его лишний раз произнести.

Может быть, Чечек ожидала, что и Лиза сейчас согнется впоклоне, подобно Гюлизар-ханым, которая, казалось, вот-вот носом ткнется в пол,однако Лиза уже не могла уняться: отвращение и к взбалмошной Чечек, и к сладкойдухоте гарема, и к безучастным взорам ленивых красавиц, и к непонятнойпокорности Гюлизар-ханым сделалось нестерпимым, а пуще того, уколола, словнозаноза, внезапная ревность.

– Жена? – усмехнулась она. – Да какое там венчаниеу нехристей? Повертятся, повертятся, да и готово!

Ей было ответом такое громкое «ах!», что легкие облачка пухавзмыли ввысь и теперь плавно реяли вокруг онемевшей от подобной дерзости Чечек.

– Кто ты такая? Ну? Отвечай! Кто это, Бурунсуз? Зачем тыпривела ее? Чтобы позлить меня?! – закричала она наконец.