– Хвала аллаху, что в моем гареме прежде не было русскихневольниц, – отвечал Сеид-Гирей, поднимаясь и надевая на свое поджарое,золотисто-смуглое тело просторный атласный халат, затканный алым турецкимузором. – Не то я утонул бы в праздности, как в сладком генуэзском вине.Что же, все русские женщины таковы?

Лиза пожала плечами:

– Бог весть… Но если им по сердцу их мужчина, то они,конечно же, не хотят с ним расставаться ни на миг!

Он так и застыл, просунув руку только в один рукав.

– Что говоришь ты, о женщина? И с кем ты говоришь так? Тызабыла, что ты невольница, а я султан?..

– Разве султану не любо слушать прельстительные речи? –Она уже забыла о том испуге, который охватывал ее, как только в голосеСеид-Гирея начинал звенеть металл. Когда он вот так улыбался, это было каклучик солнца в ненастный день, и она начинала ощущать такое безграничноедоверие к этому почти незнакомому человеку, что готова была говорить с ним очем угодно и совсем свободно! Ни с кем, ни с одним мужчиной ей не бывало такпросто, даже с Леонтием. И ни с одним не бывало так страшно, даже с Эльбеком.

Сеид-Гирей запахнул халат и присел рядом с Лизою.

– Знаешь, – отважно призналась она, поглаживая алыйшелк, – я раньше, бывало, думала, какой же он такой, султан? Думала, злойи старый. С длинной бородой!

– Я тоже скоро буду с бородой, – кивнул он. –Через десять лет. По нашему обычаю, бороду можно отпустить только после сорока,но уж тогда сбривать нельзя!

– Значит, тебе тридцать лет?

– Да. А тебе? – Он играл ее пальцами, и их разговорнапоминал болтовню двух только что познакомившихся детей.

– Двадцать, я думаю.

– А как твое имя?

– Лиза. Елизавета.

– О! Это имя русской султанши! Но мне оно не по нраву.Теперь тебя зовут Рюкийе, запомни.

Лиза неприметно вздохнула. Рюкийе так Рюкийе. Чай, непривыкать зваться чужим именем.

Сеид-Гирей рассеянно крутил кольца, которыми вчера заботливоунизала ее пальцы Гюлизар-ханым. Старый серебряный перстенек совсем затерялсясреди них, однако Сеид-Гирей все же приметил его.

– Какое жалкое кольцо! – произнес онпренебрежительно. – Сбрось его. Я дам тебе другое, достойное даже султаншимосковов!

Лиза отдернула руку.

– Нет. Это память.

– Память? – Взгляд его сделался недобрым. – Памятьо твоем муже?

– Нет. Это память об отце.

– Кто же твой отец?

– Русский князь.

Сеид-Гирей развел руками:

– Князь и столь убогое кольцо? И это все, что твой отец могподарить дочери?

Лиза покачала головой:

– Это все, что у меня могло остаться. Ты, кажется, забыл,что меня привели сюда на привязи, как скотину, продали на базаре, как вещь… Аеще прежде моим хозяином был такой скупой ногаец, что он остриг бы меня ипродал бы мои волосы, если бы нашел кому! Да будь у меня хоть сто колец, от нихне осталось бы и следа.

– Вот как? – Сеид-Гирей снова больно стиснул ееруку. – Он был скуп? И… стар?

Лиза дернула плечом. А черт его знает!

– Ну? – Сеид-Гирей наклонился ниже. – Он былстарик? Или еще мужчина? Он брал тебя?

Она содрогнулась. Да тот ногаец пальцем ее не тронул! Ислава богу, ибо он был ей отвратителен до смерти. Но, кажется, и она внушалаему такое же отвращение, ведь обращался он с нею хуже, чем с паршивой собакою.Оттого она так исхудала и подурнела, оттого ему и пришлось продать ее вовсезадешево, оттого, по счастью, к ней ни разу не протянул жадную руку ни один иззагонщиков, которые привели ее в Кафу. Тут ей чего скрывать, но… как сказатьэто Сеид-Гирею? Как можно ему признаться, что этим мужчинам было противнодотронуться до той, которую он только что обнимал и лобзал столь страстно? Даона от таких слов сгорит со стыда, а вовсе не оттого, что принадлежала когда-тои Вольному, и Леонтию, и Эльбеку, и Хонгору!.. Да и что он за спрос, этотсултан? Ну, захотел узнать, чего не надобно, так и получи!

– Да! – солгала она, вызывающе вскидывая голову. –Брал! И он, и еще другие! Кто хотел и кто мог покрепче связать меня, чтоб несопротивлялась!

– Связать? – повторил Сеид-Гирей странно изменившимсяголосом.

– Да! – почти выкрикнула Лиза. – Связать, или еслиих было много, то держать меня, или если у них были плети, то избивать меня!

– Избивать? – Его глаза вспыхнули. – И потом тыбольше не противилась?

– А что? – искривила она губы. – Что мнеоставалось?

Он прыгнул на ложе, сильным толчком опрокинул Лизу навзничьи словно бы распял ее, придавив ее разбросанные руки и ноги своими ладонями иколенями. Глаза его потемнели от ярости.

– Ты… мне лжешь! – тяжело выдохнул он. – Если бытак… ты не сопротивлялась бы моим бекштакам там, у водоема, где я взял тебявпервые!

И тут, словно ярость истощила всю его выдержку, он рухнул нанее плашмя и забился, извергаясь в стонах и неистовых судорогах.

Лиза лежала недвижимо, оглушенная стуком его сердца,задыхаясь под его тяжестью, укрытая широко раскинувшимися полами его халата,будто атласными крыльями какой-то огромной птицы. Ясно и четко, словно бывыписанная огненными буквами по черной стене, высветилась ей тайна плотиСеид-Гирея, которому нужна была пропитавшая воздух жестокость, чтобыисполниться страстным пылом…

Теперь она знала, как оплести его прочными тенетами, а самойразорвать свои оковы, но эта догадка была исполнена черною тоскою, ибо вновьмужчина, который обладал ее телом, сделался невыносим ее душе!

Как только Сеид-Гирей ушел, перед Лизою появиласьГюлизар-ханым в своих развевающихся черных шелках, а с нею еще добрый десятокмолоденьких татарочек и армянок.

После омовения в огромном чане с темной, горячей водой,слегка пахнущей чабрецом, повторилась вчерашняя сцена одевания. Но теперь ейпринесли не просто ворох какой попало одежды, а приволокли преизрядныйдеревянный сундучище с тяжелой крышкой, чтобы поднять ее, даже Гюлизар-ханымпришлось поднатужиться.