Профессор Альбани, до того молчавший, но с интересом следивший за дискуссией, вмешался и сказал:

— Все говорят об Антихристе, но едва ли кто-нибудь знает его истинное значение.

— А вы знаете? — вызывающе спросил Карвакки.

— Ну, если верить Писанию, что в этой связи мне представляется достаточно сложным, то оно указывает на явление лжепророка, апостола или мессии на предстоящем Страшном суде. Говорят, что Дьявол в образе змеи заползет в лоно Девы и оплодотворит ее. Это означает, что Антихрист должен будет явиться на свет благодаря партеногенезу, а именно рождению от Девы. И ни один из более чем двухсот двадцати Пап до сих пор не смог воспользоваться этим чудом: ни Сильвестр II, который служил черные мессы и о котором поговаривают, будто он заключил договор с Дьяволом; ни Иоанн XII, превративший Латеран в бордель; ни убивший двух своих предшественников Бонифаций VII, изувеченный труп которого потом таскали по улицам; ни даже Бенедикт IX, который правил, грабя и убивая, как турецкий султан, и в своей жажде денег продал тиару; ни Александр VI Борджиа, имевший девятерых детей от нескольких куртизанок, и среди них — беспутную Лукрецию.

— Все это вздор! — разгорячился Лоренцо, откладывая в сторону обглоданное ребрышко. — У отцов Церкви вы можете прочитать, что Антихрист родится в большом городе, который будет называться или Вавилоном, или Содомом, или Гоморрой. По мнению одних, у него будет мохнатая морда волка-оборотня, а другие описывают его как нашего Господа Христа. Он сможет двигать горы и превращать камни в хлеб…

— И с помощью этих трюков ни один из Пап не пытался накинуть мантию Антихриста, — прервал кардинала Альбани. — Но мне кажется любопытным тот факт, что в последние годы явления "антихристов" умножились, как будто предстоит конец света. А что было бы, если бы среди многочисленных ложных масок скрывался истинный Антихрист, предвестник Страшного суда?

В зале сразу стало тихо. Леберехт, с недоверием внимавший словам профессора, сжал под столом руку Марты. Она не поняла значения этого простого жеста, ибо ничего не знала о том камне, который лежал у него на душе. Леберехт же, хотя и ценил Альбани, с первой встречи с профессором испытывал трудности относительно понимания тех намеков и двусмысленностей, которыми тот с удовольствием пользовался.

Альбани был типичным астрологом; он имел обыкновение, — а возможно, даже намеренно практиковал эту гнусность — описывать факты и события так, что они ставили больше вопросов, чем отвечали на них. Например, он сумел бы решить математическую задачу "один плюс один" таким образом, что возникли бы серьезные сомнения в необходимости получить ответ "два".

И все же Леберехт отважился спросить:

— Мессер Альбани, вы умеете рассчитывать орбиты планет, и, если я правильно понимаю ваше учение, вы в состоянии узнать судьбу по ходу светил. А поскольку судьба человека определяется существованием земного шара, то, значит, можно также предсказать и его конец.

— Ну конечно, — подтвердил Альбани, словно это было само собой разумеющимся.

Леберехту почудилось, что профессор наслаждается тем кратким моментом, когда на него были направлены взгляды остальных гостей, томящихся в ожидании ответа.

— Большинство людей считает астрологию бесполезным времяпрепровождением, — сказал Альбани. — Они придерживаются воззрения, что эта наука не слишком способствует спасению души человеческой. Многие даже всерьез задаются вопросом, какую пользу может иметь астрология после смерти, то есть в вечной жизни, где будущее и настоящее едины, где Бог знает орбиты светил лучше, чем все астрономы с астрологами вместе взятые. Папы называют нашу науку рассадником дьявола (во всяком случае, официально, хотя они с удовольствием пользуются нашими исследованиями).

— Вы отклонились, профессор. Я спрашивал о конце всего сущего, о Страшном суде или, если угодно, о finis mundi.[74]

— А я вам отвечаю, что рассчитать конец света вполне возможно, но до сих пор ни один астроном этим не занимался.

— Ни один?

— По крайней мере, еще ни один не признался в этом.

— А почему, мессер Альбани, как вы думаете?

— Представьте себе, что расчеты звездных орбит показали бы, что конец света близок и, возможно, произойдет уже в следующее воскресенье или через два года! Что случится, как вы думаете?

Альбани с серьезным видом оглядел общество.

— Люди были бы охвачены страхом. Хаос воцарился бы еще до Страшного суда, и все законы земли и неба перевернулись бы. Одно лишь знание о конце света превратило бы все писания пророков ad absurdum и лишило бы Церковь ее истин.

Кардинал согласно кивнул.

— Как он прав, наш профессор!

В дальнейшем разговоре он держал правую руку у рта, словно хотел, чтобы никто за пределами зала не понял его слов.

— По ночам на улицы часто выходят доминиканцы, они врываются в дома и квартиры астрологов, а на следующее утро эти люди пропадают навсегда.

— Я знаю о нескольких таких случаях, — подтвердил Альбани.

Лоренцо пожал плечами, словно хотел сказать: "Очень может быть". А Карвакки вставил:

— Быстрая инквизиция, как говорится.

Остальные кивнули.

Понятное дело, что сообщение кардинала задело Леберехта больше всех. Марта заметила беспокойные движения его рук, но не решилась задавать вопросы при гостях.

Обращаясь к кардиналу, Леберехт осведомился:

— Это касается астрономов, столь опасным образом возбудивших недоверие курии, или астрологов?

— Учитывая то, что толкование светил основывается на языческой науке…

Альбани перебил его:

— В том, что касается знаний, астрология и астрономия едины; различны лишь выводы, которые делают на основе своего знания астрономы и астрологи. Наука о светилах и теология не сразу стали враждебны друг другу. Порой астрономы являются даже слугами теологов. Папа Лев X привлекал и теологов, и астрономов для того, чтобы реформировать наш календарь.

Леберехт становился все беспокойнее, каков был результат? — спросил он.

Кардинал Лоренцо хихикнул и ответил за Альбани:

— До сих пор мы все еще считаем дни по тому календарю, который был создан во времена Юлия Цезаря. Во всяком случае, астрономы и теологи не нашли лучшего решения, поэтому Лев оставил проблему Адриану, Адриан — Клименту, Климент — Павлу, Павел — Юлию, Юлий — Марцеллу, а тот — моему дяде Павлу, а Павел — Пию. Но Пий IV больше интересовался лошадьми и литературой, Эпиктетом и стоиками, чем решением математических проблем. Ведь реформа календаря — величайшая задача в истории человечества. — И, обращаясь к Паоло Сончино, добавил: — Вы согласны со мной, уважаемый математик?

Сончино провел рукой по своим вьющимся волосам и ответил: