митингах и благотворительных акциях, посвященных проблемам женщин. К концу 1970-х – началу 1980-х радикальные направления феминизма простерлись до антимужской риторики Кэтрин Маккиннон, осуждавшей порнографию за насильственный характер, до Андреа Дворкин, сравнившей гетеросексуальный половой акт с изнасилованием. Джонсон все это не особо волновало. Ее никогда не прельщала идея выхода на политический митинг с транспарантом бок о бок с Глорией Стайнем. «Я ни за что не пошла бы на женский марш», – вспоминала Джонсон. Она даже отклонила приглашение первой леди Бетти Форд выступить вместе с ней в поддержку Поправки о равных правах. Со времен жизни в Голден-Сити Джонсон никогда не выступала с прошениями о том, что ей было нужно, но всегда находила способ получить желаемое. Она была из того поколения женщин, которые и сами искали работу, и сами договаривались, чтобы кто-то присмотрел за детьми, пока их нет дома. Несмотря на то что в работе именно Джонсон была чувствительной к позиции феминизма движущей силой, она не хотела, чтобы на нее вешали ярлыки. Женщинам пора встать на ноги, самостоятельно нести ответственность за свою судьбу – вот что она теперь утверждала. Они сами отвечают за свою жизнь – как в спальне, так и за ее пределами. «Если у женщины нет оргазма, – настаивала она, – это только ее вина!»

Взлет Вирджинии Джонсон в 1970-х до статуса эксперта по человеческой сексуальности международного уровня казался ошеломительным тем, кто помнил ее еще секретаршей. Она была руководителем их всемирно известной клиники, переименованной в Институт Мастерса и Джонсон, она разработала терапевтический метод, давший надежду тысячам, если не миллионам, пациентов. Мужчины-терапевты, работавшие с ней в паре, восхищались ее способностями. «Она была начальником – следовательно, имела преимущества, – вспоминал доктор Томас Лоури, психиатр, чья жена тоже работала в институте. – Я был от нее в восторге». Молодой терапевт Салли Барток восхищалась авторитетным стилем общения Джонсон и копировала консервативный стиль в одежде, которого придерживалась на работе. «Тогда еще многие женщины носили платья, а она всегда была в брюках, в стиле Кэтрин Хепбёрн… Я считала ее самой восхитительной и удивительной. Думаю, она знала о физиологии секса больше, чем любая женщина в США в то время. Но она не была “белой и пушистой”. Вокруг нее всегда витала аура профессионализма».

Билл Мастерс все больше полагался на Джонсон по мере того, как сексуальная терапия становилась основным направлением работы клиники, принося большую часть ежегодного дохода. Как ученый-медик, всю жизнь интересовавшийся естественными науками, Мастерс никогда не хотел заниматься исключительно терапией. В каком-то смысле он сам себя загнал в угол. Он не раз оставался без достаточного государственного и частного финансирования, которое позволило бы продолжать анатомические и физиологические исследования сексуальности человека – во всяком случае, так, как ему хотелось бы. Его уход из медицинской школы десятилетием ранее – где он был ведущим специалистом отделения акушерства и гинекологии после своего друга Уилларда Аллена – закрыло для него возможность извлечь выгоду из заработанной славы. Он отказался от акушерской и гинекологической практики и больше не был выдающимся хирургом. Он продолжал обрабатывать данные пациентов в рамках исследования гомосексуальности, намереваясь выпустить третью большую книгу, но до очередной значительной публикации, казалось, было еще очень далеко.

Мастерс, которому было уже 60, ежедневно появлялся в клинике, но в нем уже не было напора прошлых лет – наоборот, он стал менее пугающим и более добродушным персонажем. Коллеги ценили его уравновешенность – особенно в сравнении с неясными реакциями и непредсказуемыми перепадами настроения Джонсон. «Он очень поддерживал сотрудников, – вспоминала Роуз Боярски. – Если ты допускал ошибку или приходил с вопросом, он уделял тебе столько времени, сколько нужно для поиска решения». Примерно тогда же Билл решил подправить в себе кое-что, смущавшее пациентов. Он сделал операцию по исправлению косоглазия, чтобы избавиться от расфокусированного взгляда, сформировавшегося еще в детстве после сепсиса. После операции Мастерс впервые за свою взрослую жизнь мог смотреть собеседнику прямо в глаза и улыбаться непосредственно в камеру, а не мимо. Менее заметные изменения происходили и в клинике. Он ушел в тень Джини, будто это было одним из условий брачного контракта. Взгляды Джонсон выходили на первое место. «В поздние годы Билл уже не выказывал такой заинтересованности, как она, – рассказывал их адвокат Уолтер Меткалф. – Я не думаю, что они боролись за власть. Я считаю, это была скорее позиция “я свою работу сделал, теперь твоя очередь”, сознательная или неосознанная».

Тем не менее из-за своей растущей занятости – встреч с журналистами, организации выступлений, написания статей, желания проводить больше времени с детьми-подростками – Джонсон иногда по нескольку дней не бывала в клинике. Ее расписание постоянно менялось. Она регулярно пропускала обеды, на которых обсуждались дела пациентов. Ее внезапные появления в клинике все сильнее выбивали сотрудников из колеи. «Она определенно была серым кардиналом, – объяснял психотерапевт Макс Фитц-Джеральд. – Ясное дело, что большинство решений принималось ею и согласовывалось с ней, хоть мы и не так часто ее видели. Она была крайне влиятельна».

В клинике мнения о Вирджинии Джонсон наиболее заметно разделились среди женщин. В то время как молодые сотрудницы вроде Барток восхищались ею как ролевой моделью, люди более приближенные к Джонсон были не столь однозначны – «от любви до ненависти», как называла это офис-менеджер Ванда Боуэн. «Со стороны людям казалось, что именно она была теплой и дружелюбной, особенно когда они с Мастерсом выступали вдвоем, – вспоминала Мэри Эриксон, штатный терапевт, которая вместе с мужем часто общалась с Биллом и Джини. – Она казалась более задорной, в то время как Билл был довольно холоден. Но стоило узнать их поближе, как впечатление менялось. Мне всегда было проще с ним, чем с ней».

Более опытные сотрудницы, особенно дипломированные специалисты, считали Джонсон замкнутой и настороженной. «Мне всегда казалось, что ей со мной некомфортно, потому что у меня было высшее образование, а у нее нет», – говорила Пегги Ширер, уважаемый терапевт, дипломированный медик. Другие считали, что даже в браке Джини одинока, и хотели с ней подружиться, но не знали как. «Мне с ней было неуютно, она казалась неискренней», – вспоминала Дагмар О’Коннор, терапевт из Нью-Йорка, два месяца стажировавшаяся в институте. О’Коннор предпочитала компанию Мастерса. «Все это было похоже на историю с Пигмалионом, в которой она полностью себя потеряла», – говорила О’Коннор, возвращаясь к аллюзии, которую часто использовали другие, имея в виду отсутствие у Джонсон формальной квалификации. Пока О’Коннор жила в Сент-Луисе, Джонсон как-то пригласила ее на шопинг в местный торговый центр, где безостановочно болтала обо всем,