II отставил в сторону рюмку виски, к которой так и непритронулся.

— Так кто она такая? — спросил Фарис, подаваясь вперед иизображая пародию на заговорщика. — Ревностная газетчица, пытающаяся раздобытьматериал для статьи всей своей жизни?

— Нет ли какого-нибудь заговора, который позволил бы мне еепонимать? — спросил Трент, игнорируя вопрос Фариса. — А то она только пищит дафырчит.

Фарис хмыкнул, подаваясь еще дальше вперед и ставя пустуюрюмку та стол в молчаливом требовании повтора.

— Нет. У грызунов отсутствуют голосовые связки. А как долговы планируете ее держать?

Трент снова взял свою рюмку и принялся ее крутить. Егомолчание наводило меня на тревожные мысли. Фарис лукаво ухмыльнулся.

— Ну-ну, Трент, скажите. Что там варится в вашем подленькомумишке?

Стул Трента испустил громкий скрип, когда он подался впереднад столом.

— Знаете, Фарис, если бы я так отчаянно не нуждался в вашихталантах, я бы приказал вас высечь. Прямо у вас в лаборатории. На глазах у всехваших сотрудников.

Здоровяк ухмыльнулся, отчего складки у него на физиономиислепились одна с другой.

— Не сомневаюсь.

Трент убрал бутылку в стол.

— Я могу включить ее в пятничный турнир. Фарис вздрогнул.

— В городской турнир? — негромко сказал он. — Видел я одинтакой. Схватки продолжаются до тех пор, пока один из противников не загнется.

— Я тоже об этом слышал.

Страх притянул меня к проволочной сетке.

— Эй, погодите минутку, — запищала я. — В каком это смысле«загнется»? Может здесь кто-нибудь с норкой поговорить?

Я швырнула в Трента шариком «вискаса». Шарик пролетел паруфутов по дуге, после чего упал на ковер. Тогда я сделала вторую попытку. Однакона сей раз я не стала швырять шарик, а попробовала по-футбольному его кикнуть.Вышло гораздо удачнее. Шарик с громким стуком ударился о заднюю сторонуТрентовского стола и отскочил на ковер.

— Чтоб тебя Поворот побрал, Трент! — заорала я. — Поговорисо мной.

Трент встретил мой пристальный взгляд, и брови егонедоуменно приподнялись.

— Ясное дело, я про крысиные бои.

Мое сердце глухо заколотилось. Похолодев, я осела на ляжки.Крысиные бои. Нелегальщина. Задние помещения кабаков. Слухи. Схватки не нажизнь, а на смерть. Меня поставят на ринг— а дальше либо я убью крысу, либо онаменя.

Я обалдело сидела, положив белые пушистые лапки напроволочную сетку своей клетки. Прежде всего я чувствовала, что меня предали.Фарису явно стало не по себе.

— Вы это не всерьез, — прошептал он, и его жирные щекипобелели. — Вы правда хотите выпустить ее на ринг? Нет, вы не можете этосделать!

— Это еще почему?

Желваки Фариса так и перекатывались, пока он подыскивалслова.

— Потому что она не животное! — наконец воскликнул он. — Онатам и трех минут не продержится. Крысы ее в клочья порвут.

Трент безразлично пожал плечами. Но я точно знала, что этобезразличие было поддельным.

— Выживание — ее проблема, не моя. — Трент снова нацепилсебе на нос очки в проволочной оправе и склонился над документами. — Удачноговам дня, Фарис.

— Каламак, вы слишком далеко заходите. Даже вы не превышезакона.

Как только Фарис это сказал, мы с ним мгновенно поняли, чтоон допустил ошибку. Трент медленно поднял пристальный взгляд. И принялся молчаизучать Фариса поверх своих очков. А затем подался вперед, упираясь локтями вразнообразную документацию. Затаин дыхание, я ждала, и моя шерстка отнапряжения встала дыбом.

— Как поживает ваша младшая дочь, Фарис? — спокойноосведомился Трент. Его прекрасный голос неспособен был скрыть всюомерзительность вопроса.

Лицо здоровяка стало пепельно-серым.

— С ней все хорошо, — прошептал он. Вся грубаясамоуверенность Фариса как по волшебству испарилась. Теперь в кресле сиделвсего лишь до смерти перепуганный толстяк.

— Сколько ей лет? Пятнадцать? — Трент откинулся на спинкукресла, положил свои очки рядом с блоком ввода-вывода и сплел длинные пальцы наживоте. — Прекрасный возраст. Она хочет стать океанографом, не так ли? Общатьсяс дельфинами?

— Да. — Ответ Фариса был едва слышен.

— Просто не могу вам передать, как я рад тому, что терапияее рака костей дала свои результаты.

Я посмотрела на ту часть Трентовского стола, где хранилисьинкриминирующие дискеты. Затем мой взгляд переметнулся на Фариса, который снеким новым пониманием запахивал свой лабораторный халат. Холод буквально меняпронизал, и я пристально воззрилась на Трента. Он не просто заправлял торговлейбиолекарствами, он их производил. Не знаю, что меня больше напугало — то, чтоТрент игрался с той же самой технологией, которая стерла с лица Земли половинучеловечества, или то, что он шантажировал ею людей, угрожая их родным иблизким. Он был так мил, так очарователен, так чертовски приятен, такдьявольски уверен в себе. Как могла подобная гнусность уживаться с такойневероятной привлекательностью?

Трент улыбнулся.

— Ее ремиссия длится уже пять лет. Хороших врачей, которыепожелали бы экспериментировать с незаконными технологиями, очень сложно найти.И они очень дорого стоят.

Фарис с трудом сглотнул.

— Да... сэр.

Вопросительно изогнув брови, Трент сверлил его глазами.

— Удачного вам дня... Фарис.

— Гнида, — прошипела я, пусть даже никто не уделял мненикакого внимания. — Ты гнида, Трент! Дерьмо собачье!

Фарис неуверенно двинулся к двери. Я вся напряглась, почуяввнезапный вызов. Трент загнал его в угол. Здоровяку уже нечего было терять.

Трент, должно быть, тоже это почуял.

— Теперь вы собираетесь дать деру, не так ли? — сказал он,когда Фарис открыл дверь. В кабинет просочился гул конторской болтовни. — Изнаете, что я вам этого не позволю.

Вид у Фариса стал совсем безнадежный. В диком изумлении янаблюдала за тем, как Трент развинчивает свою авторучку и засовывает в пустуютрубочку какой-то странный пучок. Быстро дунув в другой конец трубочки, онвыстрелил пучком в Фариса.

Глаза здоровяка широко распахнулись. Он сделал было шаг всторону Трента, но затем схватился за горло, испуская негромкий хрип. ЛицоФариса стало набухать. Слишком потрясенная, чтобы бояться, я наблюдала за тем,как он падает на колени. Затем Фарис ухватился за нагрудный карман рубашки,лихорадочно там зашарил— и выронил на пол шприц. Развалившись на полу, здоровякотчаянно тянулся к заветной трубочке.