С кем мы только в эти дни не встречались! Например, с Сашей Быковым, который когда-то назвал мою сестру «хроменькой», а потом стал ее верным обожателем.

Она писала о нем в дневнике как о «психопате», но когда чистенькая, хотя и увядшая жена Быкова провела нас в крошечную, но очень чистую кухоньку их двухкомнатной квартиры в старом панельном доме и представила нас солидному, сильно раздавшемуся в талии мужчине, говорившему низким баритоном, когда я увидела краем глаза не очень дорогую, но вполне приличную обстановку в комнатах и их дети, светловолосые девочка и мальчик, выкатились прямо нам под ноги вместе с веселым кусачим пуделенком - тогда мне показалось, что сестра ошиблась в своем диагнозе. В этом доме мы не узнали ничего особо ценного для нашего расследования, зато мне согрела душу исповедь человека, которого Аля в свое время наставила на путь истинный:

- Я ей и Люду представил, когда надумал жениться, и она ее одобрила. А потом часа два с ней проговорила, но о чем именно шла беседа, Людмила мне никогда не рассказывала. Она у меня терпеливая, с моим характером ей пришлось многое пережить… Как видите, справилась. Не могу сказать, что Александра Владимировна мне жизнь спасла - но что благодаря ей я стал другим человеком, это точно. Я бы того урода, что ее до окошка довел, своими руками бы задушил…

- Так вы не верите, что это был несчастный случай? - перебила я.

- Не знаю, не знаю… Только она в последнее время была какая-то расстроенная.

- Несчастная?

- Ну как вам сказать? Рассеянная такая… Бывало, я ей по хозяйству помогал - ну, там диван починить или мешок картошки завезти. Ну, я как раз той осенью к ней пристал - давайте я вам картошечки от родителей - они у меня в деревне живут -привезу, а она мне говорит: «Извини, Саша, не до этого мне сейчас».

- А она не говорила вам, что ей угрожают -или что-то в этом роде?

- Нет. По-моему, тут было что-то личное - но кто я такой, чтобы ее выспрашивать?

Тут меня озарило:

- Саша, а вы служили в армии?

- Да, еще до того, как попал в стрессовое, - и, увидев разочарование на моем лице, добавил: - Александра Владимировна еще удивлялась, как я там никого не убил, У меня в палате был сосед Серега, молодой парень, его из института выгнали.

Так Александра Владимировна показывала его профессорше и еще кому-то, и он получил освобождение от службы. Он об этом даже не просил, но она ему объяснила: я, мол, не хочу отвечать, если там с тобой что-нибудь случится, потому что ты неуправляемый.

Когда мы вышли из этого гостеприимного дома, было уже совсем поздно, и Эрик повез меня домой.

- Судя по всему, твоя сестра не зря прожила свою жизнь. Но что мы теперь знаем после этого посещения? То, что Аля перед смертью отказалась от мешка картошки. Немного… Если бы она думала о самоубийстве, то непременно обеспечила бы вашу вредную прабабку на зиму картошкой, верно?

Я устала, моя голова была забита ненужной информацией, да еще эта чертова картошка! Кровь в правом виске неприятно пульсировала - наверное, не надо было мне так быстро включаться в этот бешеный ритм. И все-таки кое-что я для себя уяснила:

- Эрик, чтобы освободить молодого человека от армии, Сучкову надо было положить его в стрессовое отделение и обязательно проконсультировать у кого-нибудь из сотрудников Центра. Но подкупить их было невозможно, следовательно, он мог брать деньги за нужный диагноз только с заведомых психопатов, вернее, с их родителей, - за «содействие». Вряд ли этим много заработаешь… Надо искать дальше.

И мы искали и копали. Я встретилась с Полянским, который во времена Али заведовал третьей терапией и был участником эпизода с кагэбэшником в приемном покое. Аля как-то упоминала о нем как о «земском докторе», и, хотя он теперь почти не занимался практикой, а в основном преподавал и писал учебники и книги по истории медицины, я, увидев его, сразу поняла, почему в него так верили больные - вся его внешность, круглое лицо с неброскими, но приятными чертами, внимательный взгляд и мягкий голос располагали к доверию. Он не рассказал мне про сестру ничего нового, но тем не менее этот разговор оставил у меня в душе приятный след.

Я расспрашивала его и про Аришину, но он только подтвердил мнение о ней Володи:

- Хотя из-за нее мне и пришлось в конце концов уйти из больницы, но она такая дура, что если бы и была замешана в чем-то незаконном, то сразу бы попалась.

Про Сучкова он говорить со мной не стал - он почти не сталкивался с заведующим психосоматикой, а чужие слова передавать не захотел. Зато он сразу же стал меня выспрашивать, как долго я кашляю (почему-то ко мне, которая никогда не простужалась в своей родной питерской сырости, в Москве сразу пристал бронхит) и, несмотря на мое активное сопротивление, выслушал меня и тут же назначил лечение («Не хватало еще, чтобы вы у нас тут подхватили скоротечную чахотку, у Анны и так было слишком много тяжелого в жизни»). Меня просто поражало, сколько людей знает и любит мою мать!

Я, теперь уже не таясь, рассказывала всем и каждому, что я сестра Александры Беловой и мне интересно все, что связано с ее жизнью в Москве. С Сениной у меня состоялся откровенный разговор, но, увы, и она могла подтвердить только то, что я уже знала: у Али был роман с Виленом, который закончился весьма печально, и она сама была вынуждена сообщить ей эту неприятную новость. В насильственную ее гибель Алина Сергеевна не верила - это был, несомненно, несчастный случай (она это утверждала так определенно, что было понятно - она уверена, что моя сестра покончила с собой, но не хочет без нужды меня расстраивать).

Понаблюдав поближе за Сениной, которой когда-то так восхищалась Аля, я поняла, что у этой статной, уверенной в себе и все еще красивой женщины есть одна особенность. Ее занимало только то, что ее интересовало - все остальное было ей абсолютно безразлично, как бы не существовало. Свои больные - у нее, соответственно рангу, их было обычно не больше пяти человек - например, ее интересовали, и она готова была с ними возиться, даже если их ситуации были пустячные и они сами того не стоили.

Поэтому ее собственные пациенты ее обожали, зато по отношению ко всем другим больным, «чужим», которых она консультировала, она вела себя холодно, недоступно и часто несправедливо, хотя практически никогда не ошибалась в диагнозе. Ее тончайшая наблюдательность кончалась там, где наступало равнодушие - а так как ей было глубоко наплевать в свое время и на Сучкова и на психосоматику, то она ничего мне об этом рассказать не могла. Судя по всему, моя сестра, да и я сама, ей нравились, и поэтому я рассчитывала, что она может рассказать о ней больше, чем другие.

- Алина Сергеевна, а вы знали, что Александра была беременна?

- Я догадывалась об этом.

- Она была в отчаянии?

- Нет - и все же какая-то странная. Я думала, что на ее психику оказывают влияние гормональные изменения.

- То есть вы хотите сказать, она все-таки чокнулась?