- Нет, но она иногда совершала поступки, которые выглядели, на мой взгляд, странно.

- Например?

- Ну, например, она вдруг увлеклась спиритизмом и ходила на сеансы домой к моей бывшей пациентке, Елизавете Бессоновой.

Аля - и спиритизм? Вот это действительно странно! - А еще?

- Когда они с Виленом уже расстались - а я считаю, что он повел себя очень некрасиво - он защищал диссертацию, это было в октябре. И она пошла на ученый совет, подарила ему какой-то сувенир и букет цветов, и они долго потом болтали как лучшие друзья. Но, как мне кажется, этот поступок был не в характере Саши, тем более что я видела, как серьезно она к нему относилась…

Да, действительно, странно…

- Алина Сергеевна, а был ли у нее кто-нибудь еще?

- Мне кажется, что наш Володя Синицын был в нее слегка влюблен… Но это не могло быть серьезно, он был тогда совсем не такой, как сейчас - выглядел, как школьник.

Щенячье чувство. Впрочем, когда практика кончилась, он бывал у нас очень редко.

- А не мог это быть кто-то из больных?

- Нет. Я честно вам признаюсь, после Кирилла Воронцова я старалась, чтобы интересные молодые люди к ней не попадали. Хотя с Кириллом у нее, определенно, ничего не было.

Я говорила и с нашими сестрами, но ни Клава, ни Ира не могли ничего добавить к тому, что я уже знала - и ни одной из них не было на работе в тот роковой вечер. Невропатолог Валентин - тот самый, который поднял Алю с постели посреди ночи, чтобы она поговорила с «суицидальным» пьянчужкой, - теперь преподавал на кафедре нервных болезней и работал на полставки в неврологии. Мне не пришлось искать предлог, чтобы подниматься к нему на шестой этаж - мне действительно понадобился его совет относительно одного моего пациента, некоего Зеленкина.

Это был пожилой согбенный мужчина с седой бородой, который казался уже глубоким стариком и ходил с палочкой, прихрамывая - но на самом деле ему было чуть больше пятидесяти, и до пенсионного возраста ему еще надо было дожить. Но я боялась, что он не доживет, потому что жить ему было абсолютно не на что. К нам его перевели из неврологии, и я слушала его рассказ о себе как фантастическую повесть. Это был невероятный неудачник: что бы он ни затевал в жизни, все кончалось необыкновенным крахом. Поехал в юности с друзьями кататься на лыжах - получил осложненный перелом бедра, упав на абсолютно ровной местности. Поступил на работу - и его предприятие немедленно закрылось. Женился - и жена сбежала от него вместе с квартирой; устроился на склад сторожем - и на следующую ночь склад сгорел. Он умудрился попасть даже в железнодорожную катастрофу, в которой получил травму позвоночника - он должен был лететь в командировку на самолете, но сдал авиабилет, так как со своим послужным списком боялся летать, и сел на поезд, чтобы спокойно доехать до места.

Он не обиделся, когда я, слушая его, невольно улыбнулась, а даже сам засмеялся в бороду:

- Ведь не верите, а?

- Верю, верю…

И я действительно верила: во-первых, он в нашем отделении был не новичок, он уже лежал здесь раньше, - после того, как его обокрали в то время, когда он спасал соседскую собачку (выяснилось, правда, что он так спешил на помощь к песику, застрявшему в мусоропроводе, что оставил входную дверь распахнутой настежь). Во-вторых, действительно есть такие люди, жертвы бесконечных несчастных случаев, они описаны в специальной литературе, но это не рок, это - характер. Характер, несомненно психопатический, и Зеленкин уже не раз доказал это - после нескольких особо выдающихся неудач он пытался покончить с собой, но, как и все в его жизни, неудачно. Впрочем, оправившись, он пускался обычно в очередную авантюру, еще более непродуманную и рискованную. Последним по времени его провалом было то, что пасека, которую он выпестовал в дальнем Подмосковье на пару с близкой ему женщиной, сгорела стараниями завистливых соседей - того самого великого русского народа, во славу которого он пописывал статейки в патриотической прессе.

- Подумать только, я к ним со всей душой, а они… Все, теперь становлюсь демократом!

Я испугалась такого прибавления в благородном семействе и потому ответила ему дипломатично:

- Честно говоря, я думаю, что вы просто ошиблись в выборе знакомых - не всякая пьянь и рвань есть русский народ…

Но меня волновали не его философские размышления в духе Солженицына - это его личное дело - а то, что он явно был нетрудоспособен и при этом не на инвалидности. Я хорошо представляю себе, что такое межпозвоночная грыжа; кроме внешнего увечья и хромоты, которые мешали ему, но не слишком сильно, его мучили сильные боли в ноге и позвоночнике, и о них было черным по белому написано в истории болезни.

Выраженной депрессии у Зеленкина не было, пожар на пасеке он уже переварил, поэтому я смело поднялась в неврологию. Валентин сразу же стал оправдываться:

- Извините пожалуйста, Лидия Владимировна, что…

- Лида.

- Хорошо, Лида, я хотел к вам сам заскочить, да не успел. Вы правы, сейчас Зеленкин - наш больной, и я оформлял ему документы на инвалидность II группы, но профильной ВТЭК у нас нет, а районная комиссия ему отказала. Тогда я решил временно перевести его к вам, чтобы вы написали заключение пострашнее…

- Какая же сволочь не хочет дать ему инвалидность? Валентин рассмеялся:

- Пусть вы и не похожи на Александру Владимировну внешне, но все равно чувствуется, что вы сестры. Она точно так же пошла бы воевать за своего больного.

Почему-то после того случая на дежурстве я не очень любила гулять по переходам. Зябко кутаясь в пальто, я дошла до трехэтажного административного корпуса, где помещалась районная ВТЭК, по покрытому то ли инеем, то ли мельчайшими капельками воды лысеющему саду. У этого учреждения был отдельный вход, и меня поразило огромное количество больных и старых людей, которые столпились у крыльца и в коридоре; большинство инвалидов стояло на ногах, так как стульев было раз-два и обчелся, а на маленькой колченогой скамеечке и так уже сидело четверо. Какой-то старичок, кряхтя, уселся прямо на каменные ступеньки лестницы, прислонясь к перилам. Пока я разбиралась, где сидит начальница, из разговоров в очереди мне стало понятно, что большинство пришло даже не на саму экспертизу, а всего лишь сдать документы - и провело тут уже чуть ли не полдня. Я никогда до того не видела, чтобы с больными и несчастными людьми обращались, как со стадом отживших свое баранов, и поэтому, когда я ворвалась в кабинет, где заседала комиссия под председательством главного эксперта Натальи Ивановны Вешневой, я уже не просто рвалась в бой - я готова была сражаться до последней капли крови.

Мне пришлось подождать; я села рядом со столиком медсестры-регистраторши, у которой было единственное человеческое лицо во всем этом паноптикуме - она сочувственно покачивала головой, записывая данные очередного пациента. Из открытой двери слышались голоса:

- Мы не можем дать вам группу инвалидности, если вы отказываетесь от гормонального лечения, - невидимая мне женщина говорила ровным холодным тоном, как будто начальница объясняет что-то непонятливому подчиненному. - Астму радикально лечить можно только гормонами.