Осознание. Пройденный путь. Череда чудовищных ошибок и заблуждений. Ноль понимания мотивации друг друга. Мы с Келли считали себя взрослыми и умными. Мудрость — вот чего нам не хватало. Эйден мертв — жаль! И, притом, никакого сочувствия к Томпсону. Теплота к злейшему врагу. И полное безразличие к таким, как тот боров. Никакого раскаяния. Келли был таким же, как я. Циничным и злым. Убийцей, который просто действовал иначе, изящнее, что ли… Без применения оружия. Он подталкивал врагов к краю обрыва. Доводил до состояния, когда сами жертвы или соперники добровольно бросались в бездну. Двое зверей. Один — ловкий и чертовски смелый, а другой — не вошедший в силу из-за клетки собственных иллюзий и страхов. Оба без особой-то опеки. Сами по себе. Одиночки.

Стена.

Ровно восемь уступов. Холодный внешний подоконник, на котором когда-то я оставлял для нее подарки. Блеклый свет ночника. Терзания? Нет! Фатальность. Я давал шанс на спасение даже мудаку Томпсону. По злой иронии, Эйден не вытащил для возлюбленной счастливый билет.

Её жизнь.

Как напоминание о страшных бедах. Невыносимое существование с мыслью о том, что она ходит по свету. Веселится, плачет. Слишком маленькая планета для двоих оставшихся. Теснота и ощущение ее незримого присутствия. Теснота тюремной камеры. Опять клетка! Пожизненное заключение. Неволя для меня, и свобода для нее. В запале Эйден предлагал уйти мне при помощи таблеток, револьвера, передоза наркотой. Довольно сносные варианты. Выбор, как покончить с собой на зоне, невелик. Петля висельника, сплетенная из какого-нибудь тряпья. Заточенная о бетонную стену ложка.

Один.

Я обязан был остаться один на земле. Только так! Я ведь сыграл в смертельную лотерею. Не очень-то счастливый билет в игре «Русская рулетка». Голимая жизнь ценою в потрепанный доллар от продавца в киоске в обмен на картонку со стертыми полями. Худо-бедно, но прожить. Чувство зависти к отчаянному и отчаявшемуся Келли. Вальхалла.

Я — безбожник.

Анархист. Побег после убийств. Мой план. Продуманный, неплохой. Исчезновение. Затем — путешествия, какие-то обновления. Время ведь тоже лечит. Никаких больше чувств к бабам. Только плотское, секс. Короткие связи. Эйден ушел, потому что у него это уже всё было. Я — имел полное право цепляться за жизнь.

Приоткрытое окно.

Франк обожала свежесть. Наведенное дуло пистолета на ее постель. Она спала, свернувшись калачиком, полностью укутанная одеялом. Я был рад не видеть ее лица. Это породило бы сомнения, заставило мучиться. Вдох. Сжатые зубы…

Выстрел!

Прыжок. Почти ноль боли от столкновения с землей. Никаких эмоций от смерти Франк. Но почему? Помутнение рассудка. Другой человек. Вместо меня — чужак, иная личность. Холодный, еще более жестокий тип, который насмехался, потирал руки от содеянного. Он одинаково люто ненавидел всех: Келли, Томпсона, Франк. И изгнанного из сознания и тела меня, «Лузера», «Грэйвза». Никакого анализа и скидок. Ноль сочувствия. Презрение и упоение от того, что их всех нет.

Горе.

Все люди сходят с ума по-разному. Кто-то плачет навзрыд и рвет на себе вмиг поседевшие волосы, кто-то падает в обморок. Замена личности. Это произошло автоматически. Безымянный, озлобленный парень — как ответ организма на трагедию.

Глава 47

Мерцание тела на фоне темного неба. Луна, россыпь звезд. Стрекот цикад в маковом поле. Но где же моя башня, увитая плющом? Ее нет. Вместо нее — два старых деревенских домика. Покосившиеся заборы, качели во дворе одного из них.

— Франк, а Франк? — голос мальчика.

Роб! Он лежит рядом. Такой красивый, близкий, родной.

— Ты опять не сделала домашку, верно? Имей в виду: больше списывать не дам.

Я — девочка. Пухлые ноги и руки. Складки на животе под белым сарафаном.

— Еще как дашь, Грэйвз!

Мой голос звучит звонко, мелодично. Неужели он когда-то был таким? Боже, какое чудо говорить с ним!

— А вот хренушки, не дам.

Его светло-карие глаза. Не по-детски строгое лицо. Любовь. Я люблю этого мальчика всем сердцем!

— Роб, я тебе нравлюсь?

Мальчик садится и удивленно приподнимает черные брови.

— Ты чего, Франк?

— Так нравлюсь или нет? Отвечай!

Он отворачивается. Невероятное волнение! Что он скажет?

— Ну, если только чуть-чуть, — буркает еле слышно.

— Врешь, Грэйвз!

Он оборачивается. Хмурое лицо.

— Ладно, нравишься. Сильно.

— И?

— Что «и»?

— Ну, обычно девочкам предлагают гулять, или типа того.

— Но это ведь глупо. Мы и так гуляем каждый божий день. В чем разница-то?

Поцелуй! Мой поцелуй на его щеке.

— Вот в чем!

Мальчик протирает щеку, улыбаясь уголками губ. И целует в ответ. В губы…

Глава 48

— Доброй ночи. Вы Вуди? — кошу под дурака.

Вуди.

На бейдже имя санитара. Его глаза округляются. Красное пятно на униформе. Наверное, от кетчупа. Чувак напряжен, ясен перец. Психбольница — режимный объект.

— Вы кто такой?

Ух какой строгий! Я прям испугался. Рука Вуди тянется к электрошокеру на поясе.

— Джастин Ллойд. — С добродушным видом протягиваю ему руку.

Сомнения на лице санитара. Запудрить ему мозги, пока не опомнился.

— Как вы сюда попали? Нил не должен был пропускать.

Нил — охранник, лежащий сейчас в отключке возле Линкольн. Тряпка для кляпа, веревка, найденные в багажнике пришлись очень кстати. Уловка. Типа спущенное колесо. Подхалимство перед высоким начальством — номер тачки мэра каждая собака в городе знает. А тут сынок попал в плохую ситуацию. Как не помочь?! Потерянная бдительность и мой удар рукоятью револьвера по затылку мужику.

— Нил пустил без проблем. Отец учился с ним в одном классе, — вру.

Тот охранник по возрасту примерно как Ллойд. Вуди явно удивлен.

— Он никогда не говорил…

— Я в общем, по делу, — перебиваю. — Короче, Франк.

Санитар вздрагивает. Он, скорее всего, замешан в грязном деле Артура Келли.

— Хочу повидаться с ней напоследок.

— Но Гилберт не в курсе. Мы так не договаривались…

Точно замешан! Гилберт. Главврач? Медсестра или медбрат? Делаю шаг к нему.

— Слушай, приятель, можно ведь на «ты»?

Развязный тон. Молодые богатые уроды типа Джастина. Им свойственна такая манера общения.

— В общем, Вуди, тут такое дело… м-м-м. Понимаешь, я встречался с этой стервой больше года. Хочу глянуть на нее в последний раз.

Вуди яростно мотает головой.

— Да ты что! Совсем ненормальный? Да меня вмиг за такое вытурят с работы.

— Не-е-е, Вуди, ты не понимаешь. Эта сука мне чуть жизнь не поломала. Пять тысяч долларов. Они у меня в бардачке. Несколько секунд созерцания за тем, как она спит, и я свалю, клянусь! Нормальная ведь сделка? Только отцу ни слова, ясно?

Алчность.

И раздумья санитара. Он что-то прикидывает в уме. Моя единственная