и безнадежной. Он ожидал, что потеряет три-четыре отделения, может, даже десантный корабль.

Но за несколько часов до намеченного выхода на мегапорт обрушился дождь. Ветер с юга нес крупные, тяжелые капли, заливая стены домов, датчики и часовых. Облака закрыли солнечный свет. Даже электронно усиленное зрение стало бесполезным. Улицы затопило, вода ручейками проникала в туннели.

Группы совершили последний подъем в тумане среди порывов ветра, выползая по скользким ступенькам и карабкаясь по шахтам грузовых лифтов. У Намира промокли ботинки, он яростно стрелял в темноту, где таился враг. В таком шквале победить было невозможно, но Сумеречной была не нужна победа — им нужно было только продвигаться вперед, чтобы добраться до десантных кораблей, бешено раскачивавшихся на ветру.

Шторм спас Сумеречную роту. Они покинули Мардону-3, потеряв одного человека убитым и нескольких ранеными.

«Громовержец» продолжил свой путь на Куат.

— Сержант Пол Андриссус, — провозгласил Хобер. Это было настоящее имя Красавчика, хотя Намир не помнил, чтобы его хоть раз называли так.

Карвер и Гадрен поспорили, кто из них будет произносить речь на церемонии прощания с Красавчиком. В конце концов Гадрен уступил, и потому Карвер подошел к Хоберу и зарядной станции, протягивая интенданту бластерную энергоячейку, которую надлежало опустошить.

— Любимец женщин, — провозгласил Карвер, и по толпе, набившейся в транспортный отсек, прошел нервный смешок.

Неужто Красавчик хотел, чтобы его провожали так? Намир не был в этом уверен. Это выглядело как-то низко после всего, что случилось на Смоляном пузыре, — после сражения, лишившего Красавчика привлекательности, после того, как попавший в мозг осколок шрапнели лишил его способности говорить не заикаясь, — но Красавчик не отказался от своего прозвища. Намир никогда не спрашивал почему.

Он тихо выругался себе под нос. Карвер ушел, и Хобер назвал следующее имя. Кто-то схватил Намира за плечо, он, поморщившись, обернулся и увидел Таракашку, которая с явной тревогой смотрела на него. Изображая улыбку, он осторожно высвободился.

Семь имен, семеро погибших, семь энергоячеек, семь траурных речей. Он и раньше видел немало смертей друзей и соратников. Но сейчас Намир ощущал себя замерзшим и мокрым, словно до сих пор не высох после урагана на Мардоне-3.

Когда ритуал завершился, Хобер отошел от зарядной станции. Однако он не прекратил вещания на весь корабль. Между солдатами протиснулась губернатор Челис и вышла на открытое место. Намир даже не знал, что она здесь, — он не видел ее при начале церемонии, но одета она была подобающе. На ней был черный комбинезон, который она, видимо, реквизировала на Мардоне, и узорчатая косынка. Женщина что-то шепнула Хоберу, который чуть помедлил, а потом отошел в сторону.

— Скажу кратко, — обратилась она к толпе. Голос ее был слишком хриплым, говорить ей было трудно, и солдатам приходилось вытягивать шеи, чтобы услышать ее. Многие хмурились, хотя большинство были просто озадачены. — Я плохо знала тех, кто погиб на Мардоне. Я вообще едва знала их.

Дергунчик развернулась спиной к Челис и пошла прочь, расталкивая остальных. Словно не замечая ее, губернатор продолжила:

— Но я действительно знаю, что для всех вас значит Восстание. Капитан Ивон собственным примером показал мне это, когда взял меня на борт. Я увидела сердце Восстания, когда помогала Верховному командованию. Те солдаты, которые погибли на Мардоне-три, были уверены, что Восстание стоит того, чтобы отдать жизнь за него. Они были здесь не по приказу, они верили в то, что даже в эти темные дни возможна великая победа. И я намерена сделать все, чтобы показать, что они были правы. Я не утверждаю, что этого достаточно, — быстро добавила она. — Мы отличаемся от Империи тем, что каждая жизнь что-то да значит для нас, наши солдаты не безликие штурмовики, они наши друзья и любимые. Наши погибшие были повстанцами, да, они были сердцеедами и шутниками, боролись с собственными демонами. Я намерена сражаться до победного конца не потому, что этого достаточно, — сделав паузу, она обвела взглядом лица слушателей, — но потому, что это меньшее, что мы можем сделать ради памяти павших.

Она улыбнулась — тихо, натянуто, печально — и, потупив голову, вернулась в толпу. Рота отозвалась глухим шепотом, но Намир слышал тихое одобрение, видел кивки.

— Вперед, к победе, — негромко проговорил мужской голос. Намир не видел, кто говорил, но голос был похож на Хобера.

— Я не намеревалась перетягивать одеяло на себя. Вы это прекрасно знаете. Просто подумала, что им нужно услышать…

Намир зло усмехнулся и помотал головой.

— Все в порядке, — сказал он.

Мужчина сидел на сундуке в комнате Горлана, глядя на губернатора, угнездившуюся на краю койки.

— Возможно, вы правы… Не помешает немного воодушевить их.

— В следующий раз, — Челис хлебнула бренди из бутылки, похоже не единственной, которую она протащила на борт «Громовержца», и передала ее Намиру, — речь будете произносить вы, даже если мне лично придется ее написать.

Намир повертел бутылку в руках, задумавшись, где Челис ее взяла. Объем попавшей на борт контрабанды после Анкурала мог стать проблемой.

После похорон он мог пойти в Клуб. Никто не посмотрел бы на него косо, и он мог бы остаться и послушать рассказы о героизме Красавчика на Токууте и инциденте во время увольнительной на станции «Сигма». Но обычно, когда он проходил мимо, разговоры затихали, а бутылки прятали под опорными балками…

Нет, подумал он. Дело не в том, что солдатам неуютно в его присутствии. Просто все, что он говорил, казалось тривиальным, словно он отвергал свою причастность к этим смертям. Он не умел говорить речей, у него не было мудрых слов, чтобы утешить друзей.

Он мог возглавить Сумеречную роту. Он мог попытаться возглавить их. Но в час скорби ему нечего было сказать им. Он не мог присоединиться к ним, тогда как сам был причиной этих смертей.

Потому он пришел к Челис, и она была рада ему.

— В следующий раз, — согласился он.

— И все же мы отлично справились, — сказала она. — Мы