он превзошел своими тратами самых безудержных расточителей. Он выдумал неслыханные омовения, диковинные яства и пиры – купался в благовонных маслах, горячих и холодных, пил драгоценные жемчужины, растворенные в уксусе. Сотрапезникам раздавал хлеб и закуски на чистом золоте: “нужно жить или скромником, или цезарем!”» – говорил он.

Он бросал в народ деньги в немалом количестве с крыши Юлиевой базилики несколько дней подряд. Он построил либурнские галеры в десять рядов весел, с жемчужной кормой, с разноцветными парусами, с огромными купальнями, портиками, пиршественными покоями, даже с виноградниками и плодовыми садами всякого рода, пишет Светоний и продолжает: «Пируя в них средь бела дня, он под музыку и пение плавал вдоль побережья Кампании. Сооружая виллы и загородные дома, он забывал про всякий здравый смысл, стараясь лишь о том, чтобы построить то, что построить казалось невозможно. И оттого поднимались плотины в глубоком и бурном море, в кремневых утесах прорубались проходы, долины насыпями возвышались до гор, и горы, перекопанные, сравнивались с землей, – и все это с невероятной быстротой, потому что за промедление платились жизнью».

Очень яркое описание. Особенно мне нравятся эти корабли с виноградниками, садами и купальнями. Но здесь, конечно, не сказано, что он строил порт, нужный ему, чтобы обеспечивать его зерном. И много других, куда более разумных построек, что не противоречит, конечно, этой безумной роскоши, точно так же, как и осознанному желанию уязвить знать, оскорблять сенаторов. Он окружил себя своими вольноотпущенниками и рабами, то есть людьми, которые зависят от него.

Другая группа сюжетов – это рассказы о его невиданной жестокости. Здесь тоже очень сложно отделить правду от вымысла, потому что, когда говорится, например, о бесконечных казнях, это явное преувеличение: никаких массовых репрессий, судя по всему, в тот период не было.

Другое дело, что, едва заподозрив кого-либо в заговоре, он оказывался совершенно безжалостен. Есть истории о пытках тех, кого он подозревал в заговоре, есть рассказ о том, как он казнил одного из заговорщиков и приказал его отцу смотреть на эту казнь. А когда отец попытался закрыть глаза, то он приказал убить и отца. Но отец перед смертью предпринял попытку спасти свою жизнь притворным раскаянием и сказал: «Да, я действительно заговорщик, и я могу тебе сейчас назвать остальных заговорщиков». И, по свидетельству Диона Кассия, «назвал имена близких товарищей Гая и тех, кто был пособником его бесчинств и жестокостей. Многих погубил бы он, если бы не присоединил к числу мнимых заговорщиков также префектов, Каллиста и Цезонию, вызвав тем самым недоверие к своим словам». Неизвестно, чему из этого поверил Калигула, но подозрительность и жестокость его только возрастали. Придя в сенат, он с кем-то говорил милостиво, а перед одним из сенаторов, который его приветствовал, он остановился и сказал: ты меня приветствуешь, а ведь я же знаю, как ты меня ненавидишь. И якобы после этого сенаторы настолько боялись за свою жизнь, настолько хотели выслужиться, что они набросились на этого обвиненного, своего же собрата, и якобы растерзали его на куски. Правда это или нет – нам очень трудно проверить. Но римский историк Дион Кассий, например, говорит, что это так.

Калигулу традиционно описывают как невероятно развращенного, человека, предававшегося безумной роскоши, как человека чудовищной жестокости. Есть, правда, история о том, как один сенатор, также обвиненный в предательстве, был арестован вместе с его возлюбленной, актрисой, которая была дивно хороша собой. Ее пытали так, что она была совершенно изуродована, но она не дала никаких показаний на суде на своего возлюбленного. И тогда Калигула отпустил их обоих, и еще дал много денег.

А мог бы, как говорят сегодня, и бритвой по глазам. Нет, большим гуманистом Калигула определенно не был. Но не был и сумасшедшим, не был и богоборцем, маньяком-мегаломаном, который хочет подчинить себе весь мир, каким он предстает, например, у Камю. Но кем же он был и чего хотел?

Мы видим в это время еще явно чужеродное для Рима, а через пару веков вполне нормативное мировоззрение: он, конечно, воспроизводил Восток, те восточные царства, на которые до сих пор римляне смотрели с презрением, считая жителей Востока изнеженными, лишенными гражданских доблестей, не знающими закона дикарями. Но постепенно роскошь Востока, и восточные богатства, и мудрость, и религии все больше проникают в Рим. Сторонники прежних римских нравов гневаются, говорят, не может быть в Риме храмов, посвященных богине Изиде, – однако этот храм появляется, как и многие другие. В то же время и модель восточной власти, когда царь равен богу и обладает абсолютной непререкаемой властью, постепенно выглядит все менее неприемлемой для римлян. И ведь не они первые: Александр Македонский, завоевав Персию, тоже очень быстро стал свою власть выстраивать на манер персидской, заставлял падать перед ним ниц, и это многим нравилось. Похоже, что это нравилось и Калигуле. Когда говорят, что он появлялся то в одеянии одного бога, то другого, стоит заметить, что к этому моменту Августа уже обожествляли. Август, как с симпатией к его скромности пишет Светоний, был настолько скромен, что «Храмов в свою честь он не дозволял возводить ни в какой провинции иначе, как с двойным посвящением ему и Риму. В столице же он от этой почести отказывался наотрез».

То есть от персональных храмов скромно отказывался, но против признания своей божественности еще при жизни не возражал. Калигула явно желал таким же образом усилить свою власть. Он требовал ставить свои статуи в храмах. Сначала обожествил сестру, потом себя. Он едва не спровоцировал иудейское восстание на несколько десятилетий раньше, чем оно произойдет в реальности, потому что хотел в иерусалимском храме воздвигнуть свою статую. Понятно, что для иудеев это было совершенно неприемлемо. История там была довольно туманная, но похоже, что его отговорили. Находиться рядом с человеком, который считает себя равным богам, крайне неуютно. Он любил проверить, все ли окружающие считают его таковым: «… однажды, когда Гай заявил, что общается с богиней Луны, и спросил Вителлия, видит ли он богиню рядом с ним, тот, как будто потрясенный, произнес тихим голосом, потупив взор и дрожа мелкой дрожью: “Только вам, богам, о господин, позволено лицезреть друг друга”» – писал о такой проверке Дион Кассий. Находчивый Вителлий успешно прошел тест и таким образом спасся.

Но вот это утверждение своей божественной природы, конечно, идет с Востока. Эта невероятная роскошь, эта попытка подражать правителям египетским, ассирийским, персидским и многим-многим другим, которых на Востоке было много, выглядят совершеннейшим безумием – в это время и глазами римлян.