Поскольку Алексей молчал, застыв на пыльной обочине в состоянии, близком к полному оцепенению, энергичная дама продолжала говорить за двоих:

— Мы с вами вечерком поговорим, такие дела решаются в обстановке интимной, можно сказать. Сонечка, что ж ты ничего не скажешь?

Соня опустила стекло со своей стороны, ослепительно и невинно улыбнулась Леонидову, сняла черные очки. Он увидел глаза, такие же пепельные, как сегодня небо, заостренные зерна зрачков, ярко накрашенные, растянутые в улыбке губы:

— Я извиняюсь, Алексей Алексеевич, все эти нервные срывы, наверное, от жары. Заходите к нам, мы все равно это лето будем жить с мамой на Пашиной даче. — И она еще раз улыбнулась так многообещающе и даже, как показалось Леонидову, подмигнула.

Он шарахнулся прочь, обе дверцы машины захлопнулись, и она запылила дальше, к новеньким воротам клишинской дачи, острая крыша которой сверкала блестящим железом на краю улицы.

«Черт знает что, — думал Леонидов, заворачивая в лес. — Бред, умноженный на бред, и есть все это бред в квадрате. Надо выпросить у Серебряковой неделю в счет отпуска и поехать куда-нибудь на юг, к морю, вместе с Сашей и Сережкой. Другое место — другие проблемы, другие люди. Уеду».

Он попинал ногами шишки, походил между деревьев. В лесу этим летом было мертво, жизнь испарялась с каждым днем вместе с остатками влаги, и все вокруг ждало только одного: дождя.

«А гроза, наверное, будет. И какая гроза! — Леонидов посмотрел на небо, где потеками черничного варенья наплывал на кремовое сливочное мороженое облаков грозовой фронт. — Все. Саша там одна, испугается».

И он повернул к дому.

1

Оказавшись дома, Леонидов первым делом позвонил Наде. Был опять понедельник, тяжелый день, и сделал это Алексей так, на всякий случай, потому что был почти уверен, что девушка в больнице, но трубку неожиданно взяли, и ровный Надин голос безжизненно произнес:

— Да?

— Надя, это Леонидов. Вы дома? А дядя?

— Дядя умер, — спокойно сказала она.

— Когда? — Он даже растерялся и испугался, забыв, что полагается говорить в случаях смерти близких родственников своим друзьям.

— Вчера вечером.

— А вы?

— Я опять занимаюсь похоронами. Это все?

— Одна?

— Нет, мне мама помогает. И Максим, — добавила она жестко.

— Он там?

— Да, со мной.

— И как это все выглядит?

— Послушайте, вы… Мне жаль, что так получилось с Пашей, но я все прочитала, всю рукопись целиком. Там много мест, которые… Короче, мой любимый был мерзавцем, и слава богу, что до него это дошло.

— Вы передумали посвятить свою жизнь целиком Павлу Андреевичу?

— Максим все рассказал: как его вызывали в прокуратуру, как спрашивали про Аллу, про дядю, про Павла. Разве дело не закрыто?

— Да, наверное.

— И что вам надо?

— Не знаю. Я почему-то не хочу, чтобы у вас было такое настроение, как сейчас.

— У меня нет никакого настроения, ничего не осталось. Я просто замуж выхожу.

— Что?!

— Не звоните больше. Извините, на похороны мы приглашаем только очень близких людей, а вы с дядей только один раз в жизни разговаривали… Так что всего хорошего, Алексей Алексеевич. И не звоните. — Она положила трубку.

Он посмотрел на свою, которую держал в руке, потом пожал плечами и положил ее на рычаг.

«Да провалитесь вы все». Потом подумал и набрал номер Барышева. Трубку взяла Аня.

— Твой дома? — спросил Леонидов.

— Нет. Все насчет работы ходит, никак не решится ни на что.

— И ночью ходит?

Она только вздохнула.

— Аня, скажи, пусть зайдет или позвонит. Что это он совсем пропал?

— Хорошо, скажу.

Алексей снова послушал гудки, еще раз пожал плечами: «Опять дурацкий день».

…За неделю Леонидов попытался забыть об этом деле, Михин больше не появлялся, Соня не звонила, а Надя запретила звонить ей. Все как-то сразу оборвалось, и даже лень было ехать к Демину, как он намеревался было.

Все утряслось само собой: погода наконец испортилась, на солнце наползли облака, пошли дожди, и зелень получила свою порцию влаги, а люди — прохлады. Даже соседи по даче перестали казаться такими мерзкими, когда в выходные он снова увидел их за забором из-за своих вишен. Вернее, только Веру Валентиновну, она одна ходила по участку, бесцельно переставляя шезлонги и копошась с какими-то деревяшками. Наконец Леонидов сообразил, что это дрова для мангала.

«Опять, что ли, шашлыки? В долгах как в шелках, а мясо трескают», — удивился он.

Вера Валентиновна его явно заметила и нацелилась отловить.

— Алексей Алексеевич! Что ж вы от нас прячетесь?

Он нехотя подошел.

— Зайдите через пару часиков, выпьем, посидим.

— А Соня где? — невпопад спросил он.

Дама засмеялась, потом понизила голос до трагического шепота:

— У нее личная драма. За все, что мы для него сделали, этот мерзавец женится на какой-то девке, а моя Сонечка страдает. Не то чтобы она его любит, просто мы очень рассчитывали… А вам нравится моя девочка? Нет, ну правда? — Вера Валентиновна игриво засмеялась, подмигнула. — А жаль, что вы уже женаты, а? Да бог с этим, но двое детей… — Она сокрушенно пожала плечами.

— Да, двое, — пробормотал Леонидов.

— Так зайдете?

— Честное слово, и неудобно, и жена…

— Ну, один, на часок. Сонечке так плохо. Как мужчина, сделайте ей комплимент, утешьте. Она к вам так относится, так относится…

— Как?

— Нежно, — сказала Вера Валентиновна и даже заморгала глазами, выдавливая слезу.

— Хорошо, возможно, зайду на часок.

Дама наконец отстала. Алексей пошел в дом, не зная, как сказать обо всем Саше. Ему и на самом деле хотелось выпить, и, хотя он злился на Соню, больше злости была боязнь, что та выкинет какую-нибудь штуку, и неизвестно, кому достанется больше: Наде или Демину. Он нашел жену на террасе, она читала, и, судя по ее лицу, Алексей понял, что Саша слышала разговор.

— Нет, это не терраса, а пункт наблюдения какой-то. Ну все слышно, что на улице творится. Специально, что ли, в засаде сидишь? — Леонидов сел на кровать рядом с женой.

— Я тебя караулить не собираюсь. — Саша старательно перелистнула страницу.

— Что, сначала начнем? Ревность, потом скандал, потом нежное примирение?