Просто… мне еще никто никогда не угрожал… чтобы смертью. Да еще и мой ученик…

— Это просто нелепый хулиганский розыгрыш. Вы же знаете, как они умеют.

— Да. Знаю…

Белов понимал, что самой директрисе ничего не угрожает, а вот ему самому… опасность грозила вполне реальная. Так что для нее же будет лучше как можно быстрее уехать.

Мимо пронесся таксомотор. Белов взмахнул рукой и машина, взвизгнув тормозами, остановилась метрах в пятнадцати.

Он усадил директрису на заднее сиденье, пожелал ей спокойной ночи и захлопнул дверь. Через минуту он остался один на пустынной улице.

Мысли теснились в голове. Он снова достал пачку «Мальборо» и прочитал написанное корявым почерком послание:

«хочешь жить, брось кассету в колодец моцарта. прямо сейчас. никаких копий. если не сделаешь, умрешь до утра. и она тоже».

Он знает о кассете, действует не один, это уже понятно. Тот, кто за него поручился, кто за него хлопотал… Белов напряг память. Толстиков, это человек из РОНО, но он исполнитель, видимо, за взятку или шантаж. Хлопотал некто Вербицкий из психбольницы.

— Вот он-то мне и нужен… Вербицкий… — Белов оглянулся на телефон-автомат. Сейчас он пожалел, что рядом нет черной «Волги» с заветным радиотелефоном, по которому можно почти моментально получить сведения из картотеки КГБ. — Придется по старинке… — пробормотал опер, развернулся и направился к автомату.

Глава 30

1941 год

Шаров прошелся по комнате, растирая виски пальцами. Голова ныла не переставая. Возможно, он простудился — немудрено, впрочем. В мокрых кроссовках рыть окопы, огородами убегать от военных патрулей и милиции, идти непонятно куда и зачем — весь прошедший день представлялся какой-то пьяной фантазией. Чистым бредом.

Однако, как он уже не раз успел убедиться, все это был не сон в отключке, а самая настоящая правда. И если с тем, что его занесло в год начала Великой отечественной, он уже кое-как смирился, то вопрос его настоящей личности оставался открытым и зудил в глубине мозга как надоедливый комар.

Если ты — это не ты, тогда кто же ты на самом деле? И как понять, кто настоящий — Шаров, или же тот… как его… Он оглянулся на стену, где, поблёскивая, висели многочисленные медали, а рядом иголками к обоям были пришпилены светлые прямоугольники спортивных грамот.

Андрей Емельянов… Такой же бегун, как и он сам. Чемпион. И, главное — они похожи как братья-близнецы. Очевидное-невероятное.

Он уже строил предположения, что, возможно, это какой-то неучтенный родственник, о котором ему не поведали в семейном кругу. Возможно, стыдились, возможно, предок был врагом народа. Но вырезать из многочисленных фотоальбомов настолько похожего на него человека — вырезать всюду, под ноль, — вряд ли бы за это кто-то взялся. Тем более, родственник знаменитый. Такую правду утаить было сложно. Он бы узнал.

Нет, вариант отпадает, хотя выглядел самым правдоподобным.

Остается…

В висках снова выстрелило. Шаров зажмурился и охнул.

— Деньги… — просипел он, опустившись на диван, чтобы переждать приступ боли. — Куда я обычно прячу деньги? Под диван?

Он быстро поднялся и, запустив руку под пружинный блок, потянул его вверх. Диван скрипнул, но поддался — до этого момента он находился в сложенном положении. Спинка начала съезжать вниз, пока не улеглась целиком на каркас. Он приподнял ближнюю часть блока повыше, пытаясь рассмотреть, что же находится внутри. Но было слишком темно. Света из ванной едва хватало, чтобы осветить промежуток между коридором и кухней.

Шаров чертыхнулся. Пришлось опустить диван на место и сходить за фонарем в прихожую. Он сделал это машинально, совершенно не задумываясь, а когда вернулся в комнату, понял, что каким-то чудесным образом фонарь оказался в руке. Серебристый, в алюминиевой длинной трубке, куда вставлялись полуторовольтовые батарейки (три штуки) был увесистым и вспыхнул сразу, хоть и неярко

С минуту Шаров стоял, не двигаясь и пытаясь понять, как у него это получилось. Если бы с деньгами вышло также, он был бы не против.

Приподняв диван, он посветил внутрь, втайне надеясь увидеть сумку, пакет, или хоть что-то, куда могла бы поместиться крупная сумма.

Однако внутри пылилась лишь дохлая пожелтевшая подушка с разводами, несколько экземпляров «Правды» и «Советского спорта». «Спорт» его заинтересовали и он, кряхтя, вытащил один номер. Установив диван в прежнее положение, Шаров плюхнулся на него и направил луч света на главную страницу.

Заголовок, набранный большими буквами с левой стороны, бросался в глаза: «Андрей Емельянов выигрывает первое место на чемпионате СССР по бегу».

Ниже темнела черно белая фотография, на которой, сдерживая волнение, он узнал родной стадион, на котором побывал буквально несколько часов назад. Те же довольно странные сиденья для зрителей, башенки центрального входа, флагштоки — которые теперь пустовали, а на фотографии на них развевались флаги СССР и союзных республик.

Навстречу объективу по гравийной дорожке бежали семеро бегунов. Лицо третьего справа было ему слишком хорошо знакомо. И хотя он привык видеть себя на фотографиях, обложках журналов и в публикациях газет — эта фотография почему-то вызвала в нем трепет и даже какое-то мистическое чувство дежа-вю. Этого не могло быть — но было! Прямо перед его глазами на шершавой газетной бумаге был запечатлен его двойник, как две капли похожий на него самого. Ошибиться было невозможно.

Шаров медленно отложил газету и уставился на противоположную стену, пытаясь осмыслить увиденное. Его любивая дистанция пять тысяч метров, судя по фото — он успел это заметить автоматически, — манера третьего справа спортсмена чуть сильнее наклонять корпус вперед и делать более выраженные взмахи руками (отчего его называли «лыжником») — у этого бегуна была в точности такая же, как и у него самого. И это не было простым совпадением. На фотографии бежал он сам.

Еще раз бросив взгляд на фото, Шаров прикрыл глаза.

На западе Москвы вновь загудела сирена, и почти сразу же заработали зенитки. Где-то там сидят дети, его отряд. Они ждут его, будучи уверены, что он все решит. Сможет найти путь и привести их назад, к родителям, в безопасный город, в теплые кровати…

Он закрыл лицо руками. Как это осуществить? Лучшим вариантом, который беспрестанно лез в голову было сдаться, точнее — прийти к властям, в милицию, да к любому патрулю и рассказать все как есть. Самый идиотский вариант, после которого детей сразу заберут в детдома и отправят в эвакуацию, а его самого — в психушку. Как…

Он вдруг застыл, открыл глаза и часто-часто заморгал.

Как… бледнопоганочного.

Вот!