Артемьев пожевал губы. На лбу его пролегла глубокая морщина.

— Извини, полковник, твои выводы антинаучны. Я бы даже сказал, что они противоречат материалистической диалектике, если ты, конечно, изучал основы марксизма-ленинизма в военном училище. А не прогуливал…

— Изучал… — нехотя ответил Васютин.

— Плохо изучал. Твои выводы идут вразрез со всеобщими законами развития действительности, природы и человеческого общества. Ты утверждаешь, что их там не было, но вещи их там. На месте. Понимаешь ты это⁈ Как же они туда попали, если нет следов даже тех, кто мог бы эти вещи туда подбросить?

Васютин переступил с ноги на ногу.

— Товарищ генерал…

— Отставить. Ты уже себе наговорил.

Генерал взглянул на штатских.

— Видите, я вас предупреждал. Эх, Васютин… — вдохнул он. — Как там остальные школьники?

— Спят уже, — ответил полковник. — Вымотались за день.

— А классный руководитель?

— Она — нет, сидит рядом с караульным. Ждет…

— Бедная женщина…

В кабинет вошел третий штатский, коротко посмотрел на Артемьева, кивнул остальным и негромко сказал:

— Пришла информация по Шарову. Подающий надежды легкоатлет. В связи с тем, что он должен был ехать на студенческие игры зимой в Париж, мы его недавно проверяли. Также он весной выезжал в ГДР на сборы. Никаких нареканий. Мы провели обыск в общежитии, ничего компрометирующего не обнаружено. Он чист. Разумеется, опросили тренера и товарищей по команде. Все отзываются о нем исключительно с положительной стороны. Однако… в свете его последних поражений появилась информация о его аморальном образе жизни. Он выпивал, некоторые товарищи по команде посетовали, что в последнее время Шаров странно себя вел. Был напряжен, взвинчен…

Мужчина в сером костюме помолчал, затем продолжил:

— История, прямо скажем, наталкивает на мысли о работе иностранных разведок. Возможно, его появление здесь также не случайно.

Артемьев открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал и махнул рукой.

— Мы не утверждаем, что он виновен, но пока других подозреваемых нет. Генерал Артемьев, нам придется до выяснения опросить каждого военнослужащего, всех, кто присутствовал на территории части за последний месяц… А также тех, кто так или иначе принимал участие в судьбе Шарова. Хлопотал о его переводе в спортроту…

Генерал тяжело посмотрел на штатского, но тот и ухом не повел.

— … включая вас.

— Что⁈ — командующий округом, поставив кулаки на стол, начал медленно подниматься. — Что вы себе…

— Сядьте, Артемьев, — мягко сказал штатский. — Успокойтесь. Возьмите себя в руки. Никто вас ни в чем не подоз…

В эту секунду на столе пронзительно зазвенел телефонный аппарат стального серого цвета.

— Возьмите трубку, — сказал штатский. — Это вас.

Генерал опустился на стул и поднял трубку.

— Артемьев слушает.

— Да, Дмитрий Федорович. Да. Понимаю. Обстановка непростая. Да, товарищи из… уже здесь. Есть выполнять приказы и оказывать содействие. Понял. Мы найдем их, даю слово офицера.

С этими словами он повесил трубку и застыл, словно гипсовое изваяние.

— Устинов звонил, — произнес он побелевшими губами. — Если не найдем, завтра срочное совещание в ЦК, объявление Всесоюзного розыска и чрезвычайного положения. Такого в истории СССР еще не было… Усиленный режим охраны границ, тройной досмотр всех судов, самолетов, железнодорожного транспорта, округ будет поднят по тревоге, сначала Московский, к вечеру — по всей стране.

Он говорил эти слова странным, неживым голосом, и взгляд его, направленный в противоположную стену с живописной картиной озера был таким же тусклым и безжизненным.

Закончив, он замер, затем слегка пошатнулся, хлопнул себя по карману кителя.

— Мне… мне нужно покурить.

— Конечно, Андрей Викторович. Покурите. Только далеко не уходите. Мы начнем прямо сейчас. А вас, Дмитрий Олегович… — штатский посмотрел на командира части Васютина, попрошу остаться в кабинете. Вы арестованы.

Маша сжала ключ в руке, вышла не лестничную клетку, посмотрела по сторонам. Подъезд давно спал. Ни звука не доносилось из-за закрытых дверей, лишь порывы ветра за окном раскачивали голые ветви деревьев и мрачные тени плясали по холодным стенам.

Она покосилась на квартиру соседки. Ей вдруг почудилось, что за дверью кто-то стоит и смотрит в глазок. Разумеется, Оля могла не спать, но Маша старалась все делать тихо, дверь открыла и прикрыла очень осторожно. Да и время… половина второго ночи. И тем не менее ощущение было очень стойким.

Если это была Оля, она бы вышла и спросила, куда я направляюсь так поздно. Предложила бы помощь, — решила она, чувствуя холодок между лопаток от неприятного чувства.

Маша накинула пальто и влезла в старые сапоги, которые не жалко. В карман положила динамо-фонарик, который горел от нажатия ручки. Можно было не беспокоиться, что сядет батарейка. Правда, могла перегореть лампочка. Но она надеялась, что этого не случится. Не в этот раз.

С тех пор как мужу дали квартиру, она ни разу не спускалась в подвал. Как-то было незачем. Солений и компотов на зиму Маша не делала, картошку в подвале они не хранили, так что особой нужды не возникало.

Медленно, на цыпочках, она спустилась на первый этаж, машинально глянула на прорези почтовых ящиков. Кажется, в ящике их квартиры под номером «13» что-то лежало. Письмо? Телеграмма? Странно. Она вроде бы смотрела вечером. Кто мог так поздно принести почту?

Маша пожала плечами. Сейчас не до этого. Может быть, на обратном пути.

Она решительно вышла из подъезда, аккуратно прикрыла за собой дверь. Не стоит будить соседей. В такое время нормальные люди обычно спят, и, если ее увидят, начнутся пересуды. Попробуй потом объясни, куда ты ходила.

Крадучись, Маша добралась до соседнего подъезда.

Интересно, откуда Гром узнал про магнитофон? — подумала она, оглядываясь. И что, если все это — враки, ложь с целью сбить ее с настоящего пути? Она замерла перед самой дверью соседнего подъезда, где проживал Витин друг с отцом, учителем труда.

Что, если это попытка не дать ей позвонить в милицию… и рассказать, как все было на самом деле…

Так ты же звонила в милицию! — насмешливо возразил внутренний голос. — Сама лично позвонила и повторила все то, что велел сказать Гром. Могла бы уж поделиться своими сомнениями. А теперь поздно, дорогая. Тебя поднимут на смех!

Осознав всю абсурдность и бестолковость своей ситуации, она ужаснулась. Однако, других вариантов не оставалось. Маша была почти уверена, что никакая милиция не сможет вернуть ее сына и других детей