в католицизм. Это был саботаж[90]. На самом деле индейцы сами убеждали поселенцев, что Андрос вступил в сговор с французами и ирландцами, чтобы уничтожить Бостон. И конечно же, аннулируя права на землю, Андрос подрывал спекулятивные предприятия и отнимал собственность у близких друзей Стаутона, лишал их права обращаться в суд и распределял их земли между своими приближенными[91].

С точки зрения Лондона, поселенцы не признавали никакой власти, плохо управляли колонией и страдали от бесчисленных расколов. Англиканская церковь всегда считала, что гнев пуритан выражался в «битье окон да пачканье дверей и стен навозом» [47]. Жители Новой Англии были беспомощны, не могли сами себя защищать и при этом активно продавали порох и снаряжение французам и индейцам. Не делай они этого – и вабанаки бы уже давно молили о мире. Это был саботаж. Неважно, кто поднес спичку, но новый конфликт, ставший известным как война короля Уильяма, разгорелся моментально. Капитан Хиггинсон, сын салемского пастора, еще в 1689 году был вполне успешным дельцом. Потом торговля захирела, и он постоянно терпел убытки [48]. Из шестидесяти небольших торговых судов у Салема осталось только шесть. Хиггинсон полагал, что ни один другой город в Массачусетсе не пострадал так жестоко.

Стаутон, оказавшийся в немилости после свержения Андроса, своим новым взлетом был обязан Мэзерам. Тут потребовался его недюжинный артистизм. За шесть бурных лет этот человек успел послужить четырем разным режимам. Можно назвать его чемпионом своего времени по количеству уходов в отставку, отказов подчиняться, уклонений от обязанностей и переходов на сторону противника – выражаясь языком Новой Англии XVII столетия, он как бы играл одновременно роль и Моисея, и советника фараона на протяжении всех лет египетского плена. Определенно семье Нёрс пришлось серьезно напрячься, чтобы предугадать его действия. Дефицит квалифицированных кадров в Массачусетсе играл Стаутону на руку. К 1692 году в его послужном списке значилась каждая высокая должность, какую только могла предложить колония, и, вероятно, он уже присматривался к губернаторскому креслу, на которое, учитывая свою квалификацию, однозначно имел больше оснований претендовать, чем Фипс. И даже взобравшись на эту вершину, он до конца жизни оставался главным судьей. Государственные посты прицеплялись к нему намертво, как репей.

Вторые поколения обычно более ортодоксальны, чем их отцы, а новые режимы обычно более деспотичны; и тем и другим есть что доказывать. Будучи благородным доктринером, Стаутон тем не менее понимал, как важно бывает проворно подстраиваться под обстоятельства. Вполне возможно, это было связано с потрясением из далекого детства: его отец Израэль опубликовал памфлет, где ратовал за более представительное массачусетское правительство. Последовала незамедлительная атака губернатора Уинтропа, отца Уэйта Стилла, который назвал Стаутона «червем» и «подрывателем основ государства» [51]. Израэль Стаутон написал трусливое покаянное письмо, призывавшее власти сжечь его оскорбительную, ошибочную книжонку. Его на три года отстранили от государственной службы. Сын не собирался наступать на отцовские грабли. Один английский чиновник одобрительно отмечал, что Стаутон поддерживает пуританских священников, однако – такой гибкий человек – без сомнений, заботится о соблюдении интересов короля [52]. Еще он был набожным, в высшей степени компетентным слугой своему народу, и Мэзеры, не колеблясь, поменяли свое мнение о нем на прямо противоположное. В конце 1691 года Коттон напомнил своему отцу: «Мистер Стаутон – настоящий друг Новой Англии, стремящийся любыми способами исправить промахи прошлого правительства» [53]. Следовало восстановить его доброе имя.

Если что-то и пятнало репутацию Стаутона, то точно не поспешные перебежки на сторону противника и не скопление титулов. В 1688 году, когда Пэррис читал свою первую проповедь в Салеме, Стаутон поехал в Мэн договариваться об обмене пленными с вабанаки. Дело это он с треском провалил и разгневал индейцев. В последовавших ответных нападениях погибло шестнадцать поселенцев. Тут возник резонный повод сравнить два поколения: отец Стаутона, капитан ополчения, в 1637 году вырезал индейское племя и вернулся в Дорчестер с триумфом. В 1692 году Мэзеры и новая хартия спасли его сына от фиаско в том же Мэне.

Уильям Стаутон, про которого говорили, что он «никогда без боя не уступает ни одного пункта», был человеком вспыльчивым. Бывал он и высокомерным. Он держал планку моральных стандартов на определенной высоте с 1668 года, когда впервые напомнил своим соотечественникам, что – будучи избранными – они могут не сомневаться: Сатана неуклонно следует за ними по пятам. Он не верил, что Господь позволил бы праведникам совершать зло против их воли. Он не признавал доводов, что подозреваемые, которым приписывали призрачных двойников, могли оказаться невиновными. Если девочки видели, как Ребекка Нёрс душит Энн Патнэм – младшую, значит, Ребекка Нёрс – ведьма. Он уже судил такие дела в прошлом и был одним из тех, кто послал Гловер на смерть за колдовство против детей Гудвинов. Он давно предупреждал о невидимом враге – теперь, к июлю 1692 года, враги, похоже, повсюду. В сотне километров от Салема, в Ланкастере, один мужчина вернулся домой и обнаружил тела своей жены и троих детей в луже крови – их изрубили томагавками. Ночные нападения начали терзать соседний Глостер в середине лета, когда несколько ночей подряд в новолуние около городского гарнизона слышались шаркающие шаги [54]. Вскоре материализовалась дюжина мужчин, одетых кто как французы, кто как индейцы. Они говорили то на английском, то на иностранном языке, были неуязвимы для пуль, вывели из строя все орудия и растворились в кустах, не оставив следов. После двух недель кошмара Глостер попросил подкрепления, однако отряд из шестидесяти ополченцев тоже не преуспел. Пули оказывались в стволах деревьев, как иголки на процессах – в фартуках девочек. Салем трясло от страшных новостей, но ничто не могло сбить с курса неутомимый клан Нёрсов. Они напряженно ждали ответа из Бостона на свое прошение.

Стаутон впечатлял даже врагов, на коллег он давил своим бешеным темпераментом, горделивой осанкой и вольным потоком идей. Для человека вроде Фрэнсиса Нёрса это был весьма серьезный противник. Безупречно исполнительный Сэмюэл Сьюэлл часто брал сторону главного судьи. Сьюэллу, наверное, принадлежал рекорд посещаемости зала суда. Да и жившие рядом с салемской ратушей Хэторн и Корвин, похоже, вовсе не уходили с заседаний. Пятидесятидвухлетний Бартоломью Гедни, состоятельный землевладелец из Салема, имевший интересы в Мэне, также ратовал за примирение с Англией. Он также сотрудничал с Андросом, пока не примкнул к его врагам. Будучи врачом, Гедни любил изысканные вещи. Скорее всего, он был одет лучше остальных судей; у него, редкого счастливчика в городе Салеме, даже имелось бархатное седло [55]. Все трое салемских мужчин ясно дали понять, кому