они благоволят, во время предварительных слушаний. Уважаемый человек Джон Ричардс обратился к Коттону Мэзеру и получил ответ. Уэйт Стилл Уинтроп во времена Андроса тоже оставался его советником вплоть до восстания [56]. Государственная служба не слишком отвлекала его внимание от имущественных вопросов, судебных тяжб и вопросов моды[92]. Он не был энергичным или оригинальным мыслителем, к тому же обычно терял присутствие духа в обществе представительных мужчин. Судья Питер Серджент, сказочно богатый бостонский торговец, остается для нас загадкой – возможно, потому, что держался на расстоянии от зала суда Уильяма Стаутона.

Как и некоторые его коллеги, 6 июля 1692 года Стаутон был в Кембридже на торжествах по поводу вручения дипломов Гарварда [57]. Это был шумный праздник, где пафосные речи на латыни, греческом и древнееврейском мешались с зазывными криками уличных торговцев. Здесь, вероятно, потчевали лососем и каперсами, апельсинами и ананасами. О склонности к излишествам можно судить по дошедшему до нас факту: выпускникам позволялось выпить не более одиннадцати литров вина. Ректор университета Инкриз Мэзер в то утро вручил бакалаврские дипломы шестерым молодым людям. Отец как минимум одного из них на празднике отсутствовал: среди новоиспеченных выпускников был сын Джона Олдена, деятельного торговца, в то время сидевшего в тюрьме за колдовство. (Брат парня тоже не смог прийти: он оставался в плену у индейцев, отцу не удалось его вызволить.) А в деревне Салем семейство Нёрс устроило собственный праздник без важных гостей и лакомств: через несколько дней после отлучения от церкви губернатор Фипс отменил решение судьи Стаутона и помиловал Ребекку Нёрс.

Фипс в тот период готовил новую экспедицию в Мэн, закупал провизию и возвращал несколько сотен ополченцев на действительную службу. Он передал полномочия на время своего отсутствия Стаутону. Вице-губернатор, вне всякого сомнения, с самого начала собирался сменить на посту буйного полуграмотного губернатора. Особенной симпатии между ними не наблюдалось, у них едва не доходило до драки в прошлом, и впредь это повторится. (Стаутон сейчас подчинялся человеку, которого несколько лет назад по тайному приказу должен был арестовать в случае измены. Подозревали, что Фипс обманывает корону, и Стаутон считал это вполне вероятным) [59]. Снимая обвинения с Нёрс, губернатор Фипс выразил сомнения если не в колдовстве, то в способности суда его доказать. Он не был одинок. В середине июля один видный голландский торговец напрямую писал Инкризу Мэзеру о своем недоумении по поводу происходящего [60]. Конечно, бог снова наказывает Новую Англию. Но идея договора с дьяволом ему кажется невообразимой, как и предположение, что ведьмы могут на расстоянии истязать своих жертв или обрушить церковь. В то же время околдованные ведут себя так, «словно утратили рассудок и никак не могут прийти в чувство». Если они попросту не умалишенные, может, тогда одержимые? Может, Мэзеру стоит каким-то образом указать всем на их «суеверия и ошибки»?

Узнав о помиловании Нёрс, во многих деревенских домах выдохнули с облегчением. Во многих, наоборот, поднялся шум. Таково было возмущение со стороны ее обвинителей, что кто-то из салемских судей – Хэторн или Гедни – стал убеждать Фипса пересмотреть свое решение [61]. Женщин клана Нёрс не так легко было удержать за решеткой. Одни усматривали в этом доказательство мощной поддержки, другие – беззакония. Никакое другое семейство не вызывало таких потрясений – напомним, Мерси Льюис чуть не умерла в мае, когда из тюрьмы выпустили (ненадолго) Мэри Эсти. Нёрсов ждал еще один удар: вскоре после объявления о помиловании оно было отозвано. Неясно, когда именно это произошло. Салемское правосудие, должно быть, представило Фипсу нечто убедительное. Будучи и.о. губернатора, Стаутон мог ухватиться за возможность восстановить вердикт своего суда. 17 июля он составил приказ об исполнении смертного приговора: Сара Гуд, Элизабет Хау, Сюзанна Мартин, Ребекка Нёрс и Сара Уайлдс признавались виновными в «ужасающем преступлении колдовства», и салемскому шерифу поручалось подготовить все к их казни [62]. На этот раз Стаутон дал ему неделю на подготовку: пятерых женщин следовало повесить утром следующего вторника.

Просматривается некоторая ирония в том, что Стаутон – хладнокровный человек, считавший жителей Новой Англии взбалмошными детьми благодетельного отца, – всю жизнь прожил холостяком. Немного нашлось бы в колонии мужчин, меньше его имевших дело с девочками-подростками или, раз уж на то пошло, с женщинами вообще[93]. С того дня, когда он истово проповедовал, что пришло время «объявить, с кем мы, и выбрать сторону», Стаутон долгие годы показывал себя хамелеоном-приспособленцем, легко прогибающимся в любую сторону [63]. Однако в 1692 году этот человек сделался невероятно непреклонным и бескомпромиссным. После свержения Андроса он осуждал методы права, которыми пользовалась старая администрация: она творила судебный произвол, раздувала обвинения, игнорировала уважаемые петиции и устраивала «безжалостные гонения» [64]. Она задерживала подозреваемых на долгий срок, не предъявляя обвинений, и заранее выносила вердикты. Она проводила слушания, которые были «необоснованно суровыми и свирепыми и очень несправедливо заманивали в ловушку бесхитростных, неопытных людей» – возмущался будущий главный судья по процессу о ведьмах, заставивший присяжных изменить свое решение по делу Нёрс и приговоривший ее к смерти.

Ранним душным утром 19 июля салемский шериф и его заместители погрузили пятерых женщин в деревянную повозку. Повозка в сопровождении вооруженной охраны медленно двигалась в сторону запада, по Эссекс-стрит. На сегодняшний взгляд, повозка, катившаяся через центр Салема – мимо молельни, домов Хэторна, Стивена Сьюэлла и Корвина, мимо глазеющей улюлюкающей толпы – везла пять плохо одетых женщин, бесцветных и немолодых, с одинаково связанными руками. На самом же деле они представляли собой весьма разношерстную компанию. Злопамятная Сара Гуд в свои тридцать девять (день рождения ей пришлось отмечать в тюрьме) оказалась самой молодой. Ее пятилетняя дочь осталась закованной в бостонской тюрьме, где Гуд потеряла младенца, родившегося незадолго до ареста. Ребекка Нёрс семидесяти одного года и саркастичная вдова из Эймсбери Сюзанна Мартин были самыми старшими. Пять женщин провели самые страшные недели своей жизни рядом, но не все они были знакомы прежде. Ни одна не принадлежала к приходу Пэрриса. Одна была нищей, одна – обеспеченной. Гуд и Мартин обеднели вследствие судебных тяжб за наследство. Мартин была одинокой вдовой. Муж Сары Гуд быстро согласился, что его жена – ведьма; Фрэнсис Нёрс долго и упорно пытался доказать, что его супруга ведьмой не является. У них, осужденных за ряд разнообразных преступлений, имелось мало общего, помимо пола и неопрятного внешнего вида. Все, кроме Ребекки Нёрс, раньше бывали в суде, что сделало их уязвимыми. Галилею тоже пришлось отвечать на обвинения в том, что он пропускал мессу, еще