протяжении всего пути толпа приветствовала Вильгельма благодарными возгласами: «Да здравствует принц Оранский!», чем сильно раздражала Имбизе.

Тем не менее Вильгельм посчитал, что будет разумным обезопасить себя от возможного предательства, и в тот же вечер велел солдатам окружить дом Имбизе. Было совершенно очевидно, что Имбизе больше никогда не будет назначен на должность, облеченную доверием, и следующим утром в восемь часов удрученный народный трибун подобострастно ждал принца вместе с другими членами городского совета. Вильгельм кратко обрисовал ситуацию, рассказал об опасностях, угрожавших единству страны, и указал на глупость и безответственность их поведения в такой момент. Постепенно он обратил острие своих слов в сторону Имбизе, но при этом ловко реабилитировал других советников, вычленив своего главного оппонента. Перейдя от изложения к упрекам, а от упреков к обвинениям, он потребовал от Имбизе объяснить, чего он хотел добиться, поощряя войска «недовольных». Имбизе, ощущавший атмосферу всеобщего охлаждения и неотрывно устремленный на него пристальный взгляд принца, нервно теребил уши белого мопса – знаменитого Кунце, который пришел вместе с хозяином и теперь, свернувшись, лежал под столом. Он ничего не ответил.

Пока все шло хорошо. «Как случается везде, где чувства людей накалены, – писал Вильгельм, – находятся те, кто, полагаясь на народный пыл, делают вещи, которые нарушают наши обязательства друг перед другом… но опыт научил меня тому, что таких людей очень мало». Поэтому в Генте он намеревался изолировать это меньшинство и, таким образом, успокоить и охладить головы всех остальных. В тот же вечер он продолжил эту кампанию во время обеда с Иоганном Казимиром и видными горожанами Гента. На сей раз он намеревался разоблачить Иоганна Казимира, специально выбрав время, когда любые особенно резкие выражения можно будет списать на возбуждающее действие вина. Когда Иоганн Казимир достаточно много выпил, Вильгельм повернул беседу в неудобное для него русло, неожиданно заявив, что его поведение отвратительно. Иоганн Казимир открыл рот, чтобы ответить, но язык не слушался его. Вильгельм тут же спросил, неужели он считает, что его обвинения в атеизме и потворстве язычеству соответствуют представлениям о чести и дружбе. Пристыженный этим доказательством его прошлой неосмотрительности, Иоганн Казимир промолчал, но один из его людей весьма некстати вмешался и стал все отрицать. К изумлению всех присутствующих, мягкий, дипломатичный и молчаливый Вильгельм резко повернулся к нему. «Лизоблюд, – бросил он. – Негодяй!» Это были единственные откровенно оскорбительные слова, когда-либо сорвавшиеся с губ этого рассудительного человека.

Иоганн Нассау, предпочитавший любезностям решительные действия, был поражен. Он не предполагал, что его брат способен так разозлиться. В воскресенье принц со своей свитой демонстративно отправился в церковь, в которой не проповедовал Датенус, и люди слышали, как он сказал – все еще пребывая в гневе, – что вышвырнет из города этого мерзавца-клеветника. Угроза так и не была приведена в исполнение, но Датенус, прежде отважный глашатай слова Божьего, теперь без устали объяснял всем, что никогда не имел намерений опорочить его высочество.

Теперь главные зачинщики беспорядков были разобщены и рассеяны, но оставалось еще «так много разных настроений», как он писал Шарлотте, что «нужно время, чтобы привести всех в чувство». И Вильгельм терпеливо занимался этим почти шесть недель, пока Иоганн Казимир не нашел ничего лучше, чем отправиться в Англию, чтобы попытаться раздобыть денег, а его войска перешли к Парме. Впрочем, даже такую цену избавления от него можно было считать небольшой. Тем временем требовалось дать гентским католикам разумные гарантии безопасности и уговорить кальвинистов вернуть им как можно больше захваченных церквей. В том, чтобы обеспечить освобождение тем, кого они арестовали, Вильгельм оказался гораздо менее успешен.

Все это требовало времени, а времени у Вильгельма как раз и не было. В начале января 1579 года к нему приехала Шарлотта, и весьма вероятно, что он продлил бы свое пребывание в Генте еще ненадолго, чтобы урегулировать все более тщательно, но 9-го числа он получил настоятельный призыв вернуться в Антверпен. Ситуация внезапно ухудшилась, поскольку Парма после тщательной подготовки перекрыл торговые пути между Антверпеном и Кёльном и, таким образом, нанес очередной страшный удар по трещавшему по швам коммерческому величию Антверпена. В городе начались волнения, и он срочно нуждался в успокаивающем присутствии Вильгельма.

В целом год начался плохо. Всю зиму Парма вел переговоры с делегатами от валлонских провинций, и к Новому году Вильгельм и Штаты оказались перед лицом так называемой Аррасской унии, по которой Лилль, Дуэ, Орши, Эно и Артуа объявляли о создании союза под его защитой в интересах обеспечения «порядка и хорошего управления». Вильгельм опоздал всего на две недели. Он отправил своего брата Иоганна в Утрехт готовить аналогичный альянс, чтобы противопоставить его планам Пармы. Утрехтская уния, подписанная в феврале 1579 года, объединила провинции Голландия, Зеландия, Утрехт и Гелдерланд с той же самой целью, но под началом принца Оранского.

История сделала так, что сущность этих соперничающих уний оказалась весьма далекой от их первоначальной цели.

В результате определенных военных событий и политических сложностей объединению всех Нидерландов, на которое надеялся Вильгельм, так и не суждено было состояться. Аррас и Утрехт стали отправными точками создания двух разных государств. Но фатальное разделение Севера и Юга произошло не в том 1579 году, и ни Аррасская, ни Утрехтская унии не способствовали его приближению. И Вильгельм, со своей стороны, и Парма – со своей, хотели сделать свой союз ядром для воссоединения Нидерландов. Фундаментом каждой из уний являлась религия: в основе Аррасской лежал католический протест, в основе Утрехтской – кальвинистский протест против политики религиозной терпимости. Теоретически каждая из них могла стать ядром для объединения Нидерландов, практически им не стала ни одна, поскольку неконтролируемые силы, уже собравшиеся вместе, не позволили сомкнуться той трещине, которая так быстро росла в предыдущие десять лет, а в последующие десять лет превратилась в пропасть.

Борьба меняла свой характер и вместо борьбы Нидерландов против Испании становилась борьбой кальвинистов против католиков. Как только вопрос религии занял место вопроса политического, мечта Вильгельма о восстановлении и воссоединении Нидерландов стала неосуществимой. Зимой 1578/79 года ход событий изменил направление. В ретроспективе это совершенно очевидно, но это было не очевидно для Вильгельма, находившегося в гуще событий и по-прежнему преследовавшего цель, отказ от которой означал бы для него предательство всего, что было для него ценно. В принципе принимая – с благодарностью – работу, которую проделал его брат Иоганн по созданию Утрехтской унии, Вильгельм возражал против слишком сильной кальвинистской направленности некоторых из ее пунктов. В этом он в большей или меньшей степени не соглашался со своим братом. История