времени с его языка или из-под его пера срывались слова, выдававшие его доктринальную неопределенность, и не раз он без всякой иронии именовал себя «еретиком».

Даже среди самых близких друзей, даже в кругу семьи он не озвучивал своей религиозной позиции. Его широкие толерантные взгляды не встречали симпатии «матриарха» семьи Юлианы, ни со стороны единственного оставшегося в живых брата Иоганна, ни со стороны Сент-Альдегонда, и даже жена не всегда понимала их. Шарлотта, которая в юности видела лишь наихудшую сторону католической церкви, которой в одиночку пришлось пройти мучительный путь к обращению, была убежденной правоверной кальвинисткой и временами тревожилась о духовном благополучии своего супруга. Ей не нравилось, что Вильгельм пропускал молитвы и другие обряды.

Итак, летом 1578 года никто из его семейства и друзей не предвидел – в отличие от него – приближавшейся трагедии. Никто из них не помог ему, а большинство даже препятствовало. Например, Иоганн, энергичный, добросовестный человек, лишенный воображения, очень любил старшего брата, но часто считал его мягким, нерешительным, слишком осторожным или просто заблуждавшимся. В сложившихся обстоятельствах Иоганн в соответствии со своим собственным мнением и будучи штатгальтером Гелдерланда весьма некстати именно в это время стал науськивать кальвинистов против католиков. Семейные дела, связанные с крещением, стали предлогом, чтобы собрать вместе некоторых наиболее строптивых сторонников Вильгельма и спокойно обсудить с ними эту проблему. Помимо делегатов Штатов присутствовали его сестра Екатерина Шварцбург и Иоганн Казимир – крестные родители ребенка. Характерно, что Иоганн Казимир подарил его матери свой портрет, украшенный рубинами и жемчугом. Штаты сделали более полезный подарок, проголосовав за назначение маленькой принцессе приданого.

6

Несмотря на то что к тому времени Вильгельм уже отыграл весенние неудачи, далеко не все делегаты Генеральных штатов поддерживали его, а Парма, вероятно против воли дона Хуана, пытался ловить мир в мутных политических водах. Правда, дону Хуану больше не суждено было возбуждать Нидерланды своим присутствием. 1 октября 1578 года, в канун восьмой годовщины битвы при Лепанто, он внезапно скончался от брюшного тифа. Умирая, он послал за Пармой и передал ему регалии своей должности. После того как он умер, Парма без шума и обращения к Мадриду постепенно и со знанием дела взял управление на себя, хотя только через несколько месяцев он был официально утвержден Филиппом в должности губернатора. Впрочем, никто и не сомневался, что он им станет. Даже Филипп не смог бы сделать такой глупости, как убрать единственного человека, который мог противостоять принцу Оранскому в его собственной игре. Парма был яркой личностью, чье вкрадчивое очарование, благородство, хороший характер и непоколебимая верность королю вселяли уверенность, но вместе с тем он был проницательным политиком и дипломатом. Сначала он поставил своей целью оторвать валлонские провинции от союза и затем намеревался вокруг этого ядра заново строить страну, а из Артуа, Эно, Дуэ и Лилля сделать то же, что Вильгельм сделал из Голландии и Зеландии.

У Пармы были свои агенты среди «недовольных» по всей стране, в особенности в армии, которые вели тайную подрывную деятельность. Они собрали богатый урожай среди напуганных бесчинствами войск Иоганна Казимира жителей окрестностей Гента, и нашлись даже некоторые отряды армии Штатов, которые перешли на сторону Пармы. В охваченном паникой Генте Сент-Альдегонд тщетно старался восстановить порядок, ограничив безответственное влияние Иоганна Казимира и возбуждающие призывы проповедника Датенуса. Озлобленная толпа во главе с самим Рихове ворвалась в тюрьму, куда поместили некоторых видных горожан-католиков, вытащила одного пожилого господина, который в то время поглощал блюдо из рубца, вытолкала его за город и повесила на дереве. Рассказывали – правда, сейчас справедливость этих слов подтвердить невозможно, – что Рихове вернулся в город, прикрепив себе на шляпу вместо пера седую бороду своей жертвы.

Если даже Сент-Альдегонд, находившийся в городе, не мог предотвратить подобные эксцессы, то тем более этого не мог сделать Вильгельм из Антверпена. Напрасно он писал строгие письма городскому совету и упрекал Иоганна Казимира, указывая, что он наносит делу объединения непоправимый вред, который неизбежно приведет католиков в объятия Пармы. Но они ничего не слушали, кроме слов Господа, которые крикливо интерпретировал на свой лад Датенус. Теперь, стуча кулаком по своей кафедре, он утверждал, что принц Оранский беспринципный временщик, меняющий веру так же легко, как украшения на своем камзоле. Иоганн Казимир написал в ответ, уверяя, что опасность для Нидерландов представляет не Гент, а Антверпен с его многочисленными католиками. На самом деле он вынашивал идею утвердиться во Фландрии в качестве кальвиниста-победителя и окончательно низложить принца Оранского. Правда, его планы закончились ничем по той причине, что он не смог заплатить своим войскам. Дар королевы Елизаветы так и не материализовался, и ни Штаты, ни город Гент, принимая его помощь, не ожидали, что от них потребуют платы. Они лишь перебрасывались между собой разоблачительными письмами, пока возмущенный странствующий рыцарь напрасно ждал денег. В конце концов и те и другие обратились к Вильгельму. Гентские экстремисты могли сколько угодно ругать его, а Штаты сомневаться в его мудрости, но в результате они прибежали к нему, чтобы он разрешил их спор.

Вильгельма не вдохновляла перспектива ехать в Гент, и он не желал оказаться в тюрьме, как Арсхот. Поэтому он предусмотрительно взял с собой отряд гвардейцев, а в качестве физической и моральной поддержки своего брата Иоганна – безупречного кальвиниста. Из двух людей, имевших власть в Генте, Рихове был настроен к Вильгельму доброжелательно, в отличие от Имбизе, который сделал последнюю попытку поднять против него город и ради своих амбиций готов был призвать на помощь и Парму, и «недовольных». Но его заговор провалился, и 2 декабря 1578 года состоялся торжественный въезд Вильгельма в город.

Традиционная толпа праздных горожан, возглавляемая Иоганном Казимиром и двумя соперниками Имбизе и Рихове, собралась у стен города, чтобы поприветствовать его. Выйдя из кареты в сопровождении своего брата Иоганна, он подошел поздороваться с ними и подал правую руку Имбизе. Этот вежливый жест заставил советника отпрянуть назад. Затем он пригласил Иоганна Казимира в свою карету, после чего Имбизе, бросившемуся вперед, ничего не оставалось, как ехать рядом с ними верхом. Всю дорогу ему приходилось то и дело наклонять голову и вытягивать шею, чтобы присоединиться к разговору. В то же время Вильгельм с искусством, выработанным за годы практики, избегал его взглядов и, несмотря на несколько неудачных попыток заговорить о деле, предпринятых Иоганном Казимиром и самим Имбизе, беседа не выходила за рамки обсуждения погоды во всех ее метеорологических деталях. Кроме того, на