в крови. Под чистыми небом и яркою луной раздавленный и ошеломленный он на секунду замер, прежде чем, подобно ничтожному муравью, согнулся пополам и, дрожа всем телом, разрыдался в голос.

— Учитель… Учитель…

Задыхаясь от слез, он стенал:

— Это не так… это не я… прошу… умоляю… это же не я…

Я хочу вернуться назад, я мечтаю начать все сначала. Я готов заплатить любую цену, умоляю…

Я могу вырвать свое сердце, только не дайте мне умереть под именем Тасянь-Цзюня.

Я правда… правда больше не хочу быть тем человеком… умоляю…

Он подумал о Сюэ Мэне и Ши Мэе.

Он вспомнил ту связку засахаренных фруктов на палочке, которую в детстве вручил ему Сюэ Мэн, надменно поставив его перед фактом, что, нравится — не нравится, а съесть их ему придется.

Он вспомнил, как сегодня перед уходом Сюэ Мэн расплакался и, ухватив его за ворот одежды, попросил «брат, не лги мне».

Он вспомнил, как в юности Ши Мэй принес ему чашку горячих пельменей и произнес «А-Жань, у меня тоже нет родителей, с этого момента будем одной семьей, ладно?».

И как сегодня на Платформе Призыва Души ослепивший себя Ши Мэй заплакал кровавыми слезами и сказал «на самом деле, вы никогда меня не понимали».

А потом он подумал о Сюэ Чжэнъюне и госпоже Ван.

Он вспомнил, как они умерли в прошлой жизни — и исполненное лютой ненависти и жажды кровной мести лицо Сюэ Мэна.

Он подумал о Чу Ваньнине.

И у него вдруг перехватило дыхание.

Его пальцы так глубоко вошли в землю, что костяшки побелели, кожа лопнула и обнажилось мясо.

— Что делать… что же делать?!..

Словно потерявший надежду загнанный зверь, которого отхлестали кнутом так, что разошлась кожа и показалось мясо, он скорбно и отчаянно завыл.

Только теперь Мо Жань внезапно осознал: раньше он считал, что именно Тасянь-Цзюнь — лишний человек в этом бренном мире, но что насчет него? Почему не он? Он вдруг понял, что не знает, где в этом огромном мире та мирная гавань, что примет его, и если его старый друг по-прежнему там, кто сможет простить его здесь.

Он сам был лишним.

Свернувшись клубочком, он дрожал всем телом.

Обхватив себя руками, он выл и причитал.

Почти так же много лет назад на кладбище для нищих он лежал на гниющих останках своей матери.

Слезы лились ручьем. Он не знал, куда идти и где найти приют, где его дом и семья.

Сейчас он чувствовал себя даже более несчастным, чем в детские годы…

Он вдруг понял, что и сам теперь не может точно определить: Мо Вэйюй — кто это?

Тасянь-Цзюнь или Мастер Мо.

Седьмой кровный потомок рода Наньгун или подобранный второй молодой господин Пика Сышэн.

Злой призрак и нечестивый демон, чьим злодеяниям нет числа.

Добродетельный и праведный образцовый наставник.

Он внезапно рассыпался на осколки, каждый из которых имел настолько острые края, что их было достаточно, чтобы казнить его через «тысячу порезов», не оставив на теле ни одного живого места.

Мертвый.

Живой.

И все равно один человек.

— Я не Тасянь-Цзюнь, — бормотал он, чувствуя, как холод проникает до костей. На Платформе Призыва Души было слишком холодно. Он дрожал каждой косточкой и каждой частичкой своего тела. Слезы лились ручьем и капали на промерзшую землю. — Я не Тасянь-Цзюнь… Что же делать… Я правда не знаю, что мне делать… прости меня… пощади…

Но у кого он должен был просить прощения и пощады? У Чу Ваньнина? У самого себя из прошлой жизни? У бесчисленных неупокоенных душ безвинно погибших от его рук людей? В конечном счете ему оставалось лишь принять свою несчастливую судьбу неприкаянного скитальца без дома и семьи.

Никто не может простить его, и нет никого, кто пожалеет его и закончит все это.

Он закрыл лицо ладонями и, застыв между небом и землей среди пустоты и безмолвия этого мира, нашел в себе силы выдохнуть:

— В конце концов, что еще… что еще я могу сделать?..

Глава 236. Гора Лунсюэ. Уход из жизни старого монаха[236.1]

Покидая гору Цзяо, Мо Жань все еще был несколько не в себе. Словно лишенный души глиняный истукан[236.2], он молча шел вперед, глядя перед собой совершенно пустым взглядом.

Достигнув дорожной развилки, он в оцепенении замер.

Великая битва закончилась. На востоке поднималось солнце. Утренняя заря постепенно смывала остатки свинцовых белил, напоминавших о разгуле минувшей ночи. Остался лишь запах росы на траве и листьях, но и он, словно смытые поутру жирные румяна и пудра, медленно уплывал прочь под первыми лучами утреннего солнца.

Мо Жань повернул голову и посмотрел на возвышающиеся вдали величественные горные пики, а потом вновь на дорогу перед собой. Если направиться прямо, дорога приведет на Остров Линьлин, где его объяснений ждут дядя и Сюэ Мэн. Однако он не мог пойти туда, ему нужно было попасть на гору Лунсюэ.

В глубине души Мо Жань уже понял, что великий мастер Хуайцзуй знает гораздо больше, чем сам он может себе представить, иначе вряд ли этот монах остался бы таким спокойным и невозмутимым после того, как увидел Тасянь-Цзюня. Может быть, именно потому, что ему оставалось только гадать, что ждет его впереди, он все больше сомневался и не знал, как ему поступить.

На самом деле сейчас у него в голове царил полный хаос и не было никакого желания обдумывать свои подозрения, тем более, что, несмотря на охватившее его разум оцепенение, одно было совершенно ясно…

Он обязательно пойдет туда, потому что там был Учитель.

Гора Лунсюэ, в окрестностях которой и находился храм Убэй, раньше была местом, куда буддийские монахи поднимались для медитации[236.3], просветления и самосовершенствования[236.4], но теперь в этих горах люди все чаще сталкивались с запутывающими барьерными чарами. Пошла молва о том, что, если попытаться подняться на гору, можно натолкнуться на демоническое наваждение, долго ходить кругами и так заплутать, что потом не найти дорогу назад, поэтому со временем это место превратилось в безлюдную пустошь.

На своем мече Мо Жань совершил однодневный марш-бросок и на закате достиг подножья горы Лунсюэ. Он не ел и не пил целые сутки, так что совершенно обессилел. Увидев мирно текущий между кипарисами горный родник, он без раздумий подошел к нему и, зачерпнув сложенными ладонями чистую воду, начал умываться.

Сначала смылась грязь,