по-народному – Этапке. Городок Бухэду состоял из пяти посёлков. Один из них – Этапная Падь. Китаевич заходил к Леле в отсутствие матери и отчима. Его не смущало, что у возлюбленной вечно грязная посуда кругом, в комнатах кавардак, а девушка лежит с книгой, вместо того, чтобы засучить рукава и прибраться к приходу гостя желанного…

Прокололись любовники на вокзале. Леля поехала в гости к брату на станцию Цицикар. Валентин Китаевич, кавалер как-никак, провожал тайную пассию и не удержался от поцелуев. Китайские железнодорожники засекли безнравственное поведение учителя и ученицы, донесли своим жёнам, те всполошились – «русский плохой девка мужик семья уводит» – доложили по начальству. Учителю устроили разнос по китайской линии. С проработкой и вынесением на вид…

Леля от позора навсегда переехала к брату в Цицикар. С Валентина Китаевича как с гуся вода: получив нагоняй от китайского начальства, продолжал работать в школе. На что учитель физики и математики Иван Ефремович Добролюбов возмутится до глубины души. Из-за вставных зубов дикция у него хромала, говорил, как позже генсек Леонид Ильич Брежнев будет, который вместо «систематически» выдавал с трибуны «сиськи-масиськи». Это не мешало Ивану Ефремовичу прекрасно знать свои предметы. Был он человеком строгих правил, потребовал выгнать Валентина Китаевича из школы за его безнравственный поступок. «Тогда я уйду!» – хлопнул он школьной дверью, не встретив поддержки у начальства. Правили бал китайцы.

Всего две недели сладко мечтал Миша о Леле, как раскрылось её жуткое коварство. Парень пребывал в сказочных грёзах, счастливо думал: он единственный избранник, поцелуй у калитки – предвестник неземного чувства.

– Неужели она могла с этой макакой? – не хотел верить Миша.

– Да! – безжалостно рушила Варя последнюю надежду парня.

– Убить такого мало! Не буду больше учить китайский!

В Чжаланьтунь они ехали с ночевой. Миша остановился у дальних родственников, Варя – в церковной сторожке. Дочь священника, фельдшерица, была хорошей знакомой мачехи.

Бухэду – станция рабочая. Два депо, вагонное и паровозное плюс обслуживание тоннеля. Чжаланьтунь в двадцатые годы по инициативе управления КВЖД превратили в курортное место. Железнодорожников лечили кумысом и природными красотами. В благодатное летнее время приезжали они со всей линии в Чжаланьтунь принимать солнечные, воздушные и водные ванны. Курортный посёлок украшал искусственный пруд на реке Ял, беседки разных стилей – стреловидно устремлённая к небу готика, витиеватое, само себя запутывающее в кренделях барокко…

Миша с Варей быстро наполнили бидончики маслом, оставили в местах ночлега дефицитный для Бухэду продукт и пошли гулять по-зимнему Чжаланьтуню.

Конец февраля не июль, а и не хуже по красоте. Деревья в куржаке. Снегу немного в этих краях выпадало, но белизны был русской. Скрипел под ногами, сверкал мириадами искр. Беседки – готика и барокко – горбатые мостики, закатное красное небо. На Мише меховые, что печки тёплые рукавицы, на Варе вязаные. Мороз к вечеру разошёлся. Девичьи руки озябли. Миша начал растирать узкие длинные пальцы, греть горячим дыханием. Проказничая, Варя приложила кончики пальцев к губам парня, Миша сделал целующее движение навстречу.

– Какой ты! – шлепнула Варя инициативного кавалера по щеке.

И снова приложила к губам пальцы в ожидании сладкой инициативы.

– Щёки у меня тоже замёрзли, – скажет провокационно девушка и тут же притормозит движение кавалера губами в сторону лица, дескать, не это имела в виду.

Миша приложит горячие ладони к пылающему румянцу девичьих щёк.

Вечером они пили чай у Мишиных родственников, потом кавалер пошёл провожать девушку.

В церковной ограде росли раскидистые вязы. Заиндевелые, волшебные…

– Берендеев лес, – выдохнет девушка.

– А Варя – распрекрасная царевна, – выдохнет парень.

Миша + Варя

Вернувшись в Бухэду, они станут снова и снова искать возможности быть рядом: в школе, в русском (или советском) клубе, на вечеринках, что устраивали друзья в домашних условиях. Обычно на вечеринках танцевали под патефон. Русские в Маньчжурии называли его виктрола. В русском клубе, что находился в Железнодорожном посёлке танцевали под радиолу, там было электричество. Хитом сезона считался фокстрот «Партизанская борода». Пластинка с этой песней была нарасхват.

Борода моя, бородка,

До чего ты доросла!

Говорили раньше «щётка»,

Говорят теперь «метла».

Парень я молодой,

Но хожу всё с бородой.

Ух, как лихо отплясывала молодёжь модный фокстрот:

А когда прогоним фрицев,

Будет время – будем бриться.

Бриться, мыться, наряжаться,

С милкой целоваться…

В школе разрешались вальс, полька, падеспань, падеграс, на всё остальное категорический запрет. В русском клубе, кроме «школьной программы» танцевали фокстрот и водили танго. Не теперешнее, когда «ни миллиметра промеж дамой и кавалером», тогда танго – почти тот же вальс, тем не менее – в школе запрещали… Безнравственным считался танец…

Хитрые учителя придумали мудрый ход: троек нет за неделю – иди на танцы, учился абы как – не получишь разрешение на фокстрот и другой запретный плод… Сами на дверях в клубе не стояли шлагбаумами, вместо них ребята из Союза советской молодёжи (имелся такой в Маньчжурии) следили за соответствием успеваемости и тягой к развлечениям в конце недели. Миша китайский вообще не любил, после Лели и подавно, но пришлось подтянуться. Как же Варя в клубе, а он… Да и стыдно перед ней…

Потом нагрянула весна. С буйством цветов.

Их в окрестностях Бухэду росло несметное количество. Начинался цветочный сезон с багульника. Добывали его на сопках, по пояс в снегу проваливаясь. Поставленный в воду голый без листьев прутик в один день выстреливал светло-сиреневыми цветочками. Накануне Вербного воскресенья дети шли в поход за вербой. Росла в окрестностях крупная и мелкая, белая и красная. «Верба бела бьёт за дело, верба красна бьёт напрасно». Бьёт не бьёт, а любит места низкие, у воды. По уши намокнешь, ломая ветки с пушистыми шариками. Снег уже сырой, на речках верховодка… Горные реки и летом холодные, а уж весной… Вода в Бухэду славилась. И для паровозных котлов что надо – мало накипи, и для пива – бухэдинское по всей КВЖД шло на ура. Вкусная водица, что там говорить, но когда пьёшь, а если она в башмаках – приятного мало…

Пасхальные дни чаще украшали подснежниками, которые по-книжному невкусно именуются пролесками. Нежные цветочки, выстреливая на освободившихся от снега полянах, притягивали густой синевой солнечное тепло к промёрзшей земле. Весна шла неудержимо, вот уже на хрупкой короткой ножке появились бархатисто-синие кукушкины слёзки. За ними россыпи ландышей – снежно-белые гроздья миниатюрных цветов в окружении сочно-зелёных разлапистых листьев – заполнили поляны. Наконец