нагрянула дурманящим запахом черёмуха, развесила белые простыни вдоль речек и в заброшенном железнодорожном саду. Безбожными охапками ломала детвора юная и великовозрастная душистую красоту. И вообще – цветы собирали с размахом, никакой Красной книги не существовало в помине. Да и какая книга: щедрость природы была безграничной, бери – не убудет… Дети считали, если рвать, так уж рвать. И хихикали над директором школы.

Он, Коптев Борис Иванович, был из дореволюционных интеллигентов, агроном, тогда как жена, Екатерина Павловна, – актриса петербургских театров. Жили старики в посёлке Теребиловка, в народе – Грабиловка. Каждый погожий весенний, летний вечер выходили супруги на прогулку с углублением в природные окрестности. Екатерина Павловна, худенькая с прямой спиной старушка, в платье моды двадцатых годов, он в белых летних льняных брюках, белой толстовке, лицо испещрено шрамами. В сорок пятом гнала славная Красная Армия японцев с китайского материка обратно на острова. Наши артиллеристы для ускорения бега, прежде чем войти доблестным частям в населённый пункт, если японцы ещё не покинули его, вели артобстрел. В случае, если покинули, срезали лихим выстрелом колокольню или ещё какую-нибудь выступающую часть для острастки. По Бухэду тоже шарахнули. Любопытный Коптев на тот момент стоял у большого школьного окна, взрывной волной выбило стёкла, осколками испещрило лицо. Благо, глаза чудом не задело.

Неспешно совершали супруги променад, а возвращались из лесу не с пустыми руками. Обязательно с цветком. Непременно одним. Не больше. Это мог быть ландыш или подснежник. Или тигровая лилия – оранжевая с крапинкам. Или царская лилия – точно такая по цвету, как тигровая, но с закрученными лепестками. А какие роскошные белые и розовые пионы росли в окрестностях Бухэду!

Шествует чета Коптевых, Екатерина Павловна под руку ведёт мужа, он, к примеру, огонёк держит. Даже простенький цветок нёс как величественную розу. Дома дар леса непременно ставился в вазу в центр стола. Варя бывала у Коптевых. Екатерина Павловна на общественных началах занималась с группой девочек сценической речью, сценической пластикой… Варя картавила, Коптева помогла ей – свела дефект речи до минимума. Остался только лёгкий шарм грассирующего «р», который приводил Мишу в восторг…

Школьники уважали директора, но его цветочный пример не вдохновлял. По-прежнему рвали охапками и вениками…

В Советском Союзе Варя однажды пройдёт двадцать километров от электрички навестить Коптевых. Уехав «на целину» из Маньчжурии, они попали в глухую сибирскую деревню. Старички страшно обрадовались бывшей ученице. Угощать дорогую гостью было особо нечем. Пили жидкий чай, ели куриные яйца, сваренные в самоваре. Посидев два часа, Варя пошла обратно на станцию, чтобы успеть к вечерней электричке. Состарившись сама, она будет думать, как тяжело было доживать Коптевым без родных и друзей в совершенно чужом для себя месте.

На финише учебного года, когда все классы заканчивали сдавать экзамены (экзаменовались, начиная с четвертого класса), устраивалось общешкольное собрание под необычным для современного уха дореволюционно-гимназическим названием – акт. Мероприятие это было не что иное, как подведение итогов. Отметить отличников и хорошистов, поздравить с прибавлением знаний в их светлых головах. Вручить похвальные листы и книги (не всегда, кстати, новые, да всякая книга – лучший подарок), а главным именинникам – выпускникам школы – сказать напутственное слово.

Во главе торжественного собрания ставился стол под красной длинной до пола скатертью, украшенной «по фасаду» сокровенным словом «АКТ». Большие буквы «писали», пришивая к материи цветы. У стен зала стояли огромные букеты в напольных вазах. Вазы не с китайскими драконами на фарфоровых боках, это были начищенные до зайчиков кирпичом и песком латунные артиллерийские гильзы. В них пионы, огоньки, лилии… Девочки в белых фартуках, мальчики в белых хлопчатобумажных гимнастёрках. В будни носили чёрные под ремнём с металлическими пуговицами, парадные – белые…

Миша касался на том памятном вечере-акте пальцами руки Вари, и всякий раз от тайного прикосновения у неё перед глазами вспыхивала горящая белизной надрезов на листвяжном стволе надпись «Миша + Варя = Л», и жарко становилось девичьим щекам.

Накануне класс пошёл за цветами. Миша с Варей быстро оторвались от общей массы товарищей и, как заговорщики, не отвечая на оклики, переключились на тайный бег. Вскоре лишь кукушка нарушала для них лесную тишину.

На всю жизнь запомнится влюблённым поляна на сопке, пламенеющая огоньками. Их рвать – одно удовольствие. Не сходя с места, можно такой букет накосить – не унесёшь. Варя и Миша собирают огоньки… Синее с подсолнухом солнца небо, кукушка где-то совсем рядом, вторя ей крикнул гудком паровоз… Вдруг Миша порывисто обнял девушку. С силой развернул к себе, припал к губам. И поплыла голова у Вари. Впервые в жизни ослабли ноги от мужского прикосновения. Она резко оттолкнула парня. Даже не его от себя, а себя от него. Обвально пронзившее желание упасть на луг в крепких объятиях испугало… Уронила букет. Миша тоже испугался.

– Прости-прости, – зачастил виновато, ругая себя за дерзость.

– Всё хорошо, – засмеялась девушка, поднимая цветы.

Чуть позже, напившись из родника, они сядут составлять букеты.

– Это женских рук дело, – отобрала Варя цветы у Миши.

– Займусь мужским, – юноша поднялся и ушёл на край поляны.

Вскоре позвал. Острым ножом на стволе лиственницы было вырезано: «Миша + Варя = Л».

Она положила голову ему на грудь:

– Мишенька, спасибо.

Хотела новых поцелуев…

Много лет спустя смутят Варю мысли: отдайся тогда зову тела, обними желанного встречным движением – жизнь пошла бы совсем по-другому. С теплом любви, нежностью… От таких мыслей становилось страшно одиноко и жалко себя…

Дикая орхидея

День святой Троицы по обилию цветов был схож со школьным актом. Во всех русских домах пахло разнотравьем. Варин отец запрягал лошадь в телегу и отправлялся в лес, срубал три-четыре молодых берёзки, косил большой воз ароматнейшей травы. Берёзки ставились в углах, трава рассыпалась по полу, и несколько дней луговой дух наполнял дом.

В Троичную родительскую субботу все пять лет, что жили в Бухэду, бабушка брала Варю на кладбище. Родственники под крестами не лежали. Бабушка находила заброшенную могилку, с помощью внучки убирала.

– Может, и за нашими в России кто-нибудь присмотрит, – вытирала слезу.

Приводили могилку в порядок, бабушка посыпала бугорок крупой – «птичкам», потом отправляла внучку:

– Ступай, Варенька, домой – я посижу тут, поплачу.

В своей кочевой жизни Варя с некоторых пор стала поступать по примеру бабушки. Старалась, в каком бы городе ни была, на Троицу или Радоницу попасть на кладбище. Находила заброшенную могилку, очищала от зарослей травы, пожухлых листьев.