Шаг – поворот!

Каблучки отбивали, вторя музыке, заставляя едоков всё дальше передвигать скамьи, освобождая место плясунье и её изо всех сил старающемуся партнёру. Постояльцы потеснились, предпочли пожертвовать удобным местечком и неубедительной башенкой составить сидушки одну на другую, лишь бы любоваться на танец; редкие хлопки и подбадривающие постукивания пяток стали чаще, громче, увереннее.

Вирке не отвлекалась от нелёгкого дела: улыбалась, скакала, вела плечами, ввинчиваясь в потоки душного воздуха. Кто-то распахнул окно и игривый ветер, вскочив на подоконник, промчался по столам, опрокидывая опустевшие чашки, и задрал танцовщице выбившуюся из штанов рубаху, оголив ненадолго живот. Толпа восторженно загудела, шумно раздвинув столы ещё сильнее. Одна, две, три пары радостно присоединились к танцу, а ошалевший от собственного успеха музыкант, краснея, как варёный рак, надувался от гордости и бил по струнам громче, громче, громче, да всё не мог заглушить теперь уже дружный топот ног.

Прыжок! Удар! Шаг! Поворот!

Шум и грохот заполнили мигом ставшую тесной залу, а я уже с трудом различал меж выскочивших на расчищенное место гостей сестру. Распущенные волосы крыльями загнанной в толпу вороны мелькали то тут, то там, Вирке подпрыгивала выше всех, одного за другим меняя партнёров, а те всё чаще старались не отплясывать древний танец веселья, а распустить руки и приобнять красавицу.

Я поднялся прекратить глупое действо. Нет уж. Только шуму наделает. Пусть сидит рядом.

– Белен, чего ты? – озабоченно прикоснулась ко мне Бри.

– Ничего, – успел буркнуть я, перемахивая сразу через две косо составленные скамьи и расталкивая пьяные рожи.

Позади послышался довольный шепоток Ионы:

– Не лезь, милая. Не твоего ума дело, пусть сами разбираются!

Я меру осторожно отодвинул в сторону нерасторопных куриц, что так старательно пытались продать свою красоту постояльцам, и враз померкли перед, в отличие от них, не разукрашенной, относительно (на мой взгляд, всё-таки не очень) скромно одетой и даже не старающейся Вирке. После такого представления клиентов им не найти. А может, налюбовавшись на недоступную красотку, напротив, мужики повалят один за другим – только успевай складывать монеты в кошелёк. Замешкавшегося низкорослого толстяка я аккуратно приподнял за шкирку и усадил на стол возле недоеденного, да так и брошенного кем-то сыра; забытого мальчугана не старше пяти лет сунул в руки первой попавшейся бабе. Дальше пришлось работать локтями: распалённые, потные, вонючие тела неуклюже скакали вокруг моей женщины, и каждое норовило хоть бедром, хоть ладонью прикоснуться, задеть, хоть пару шагов сделать рядом.

– Куда прёшь?! – едва начавший бриться паренёк набычился, разворачиваясь к тому, кто невзначай толкнул его, заставив обернуть кувшин с весьма приличным пивом, но что-то во мне заставило его сдуться и ретироваться.

– Не мешай, малый! – добродушно посоветовал здоровенный детина с мозолистыми руками, не решающийся присоединиться к танцу, но на все лады, старательно попадая мимо музыки, прихлопывающий в ладоши. – Видишь, хорошо людям!

– Уйди с дороги, – предупредил я.

– Остынь! – в свою очередь улыбнулся щербатым ртом он.

Я ударил по колену. Не сильно, так, чтобы точно ничего не сломать землепашцу, но убедить не вмешиваться. Детина припал на одну ногу, мгновенно отпуская сжатое в лапище моё предплечье, но тут же развеселился: давно, видать, драться не приходилось. А так соскучился!

Не желая того, мы повторяли танец, застряв меж двумя столами, скакали – я повыше, он погромче – на клочке потемневших от времени и пролитых яств досках. Я привычно уворачивался от рук размером с медвежий капкан. Один удар – и до утра я бы точно не помешал никому. «Медведь» прихрамывал, косолапя, проворачивался, надеясь успеть за вертлявым, как заяц, соперником, а я, чувствуя себя рядом с деревенщиной тощим мальчишкой, вскочил на скамью, чтобы достать повыше, и вписал кулак в челюсть невовремя вставшего на моём пути мужика.

Хрустнуло. Судя по боли в пальцах, во мне, а не в челюсти соперника.

– Малый! Ну зачем же ты так?! Руку бо-о-о-ольно? – с искренней заботой поинтересовался он и добавил, сжимая ладонь и готовясь опустить её меж ушей надоедливого косого: – А сейчас ещё больнее будет!

Я метнулся в сторону, попутно вознеся мольбу Богине, и та, видимо, позабавившись нашей потасовкой, вняла: вой «медведя» позади возвестил, что удар пришёлся по чему-то незапланированному. Я выпрямился, готовый снова уворачиваться, и опасливо оглянулся: детина старательно дул на занозу в мизинце и с трудом сдерживал крупные горячие слёзы. Я сорвал чистое полотенце с пояса протанцевавшей мимо служанки, макнул концом в забытое кем-то вино и швырнул страдальцу:

– На, приложи.

Детина обиженно отвернулся, но рану протёр и принялся внимательно рассматривать на свет. А я, наконец, пробился к ускользающей и норовящей скрыться в веренице танцоров сестре.

– Вирке, прекращай дурить!

– Тебе что-то не нравится? – крутанулась она, высокомерно мазнув мне по лицу кончиками волос и тут же переметнувшись к ожидающему своей очереди партнёру.

– Не нравится! Ты ведёшь себя как… как… как не должна! – прошипел я, с силой разворачивая её к себе.

– Танцую, только и всего! Ты ведь не захотел пойти со мной. Так тут желающих достаточно, если что, – попыталась вновь отвернуться она.

– Пошли к столу, – велел я.

– И не подумаю!

– Вирке!

– Белен?

– Ты сводишь меня с ума!

– И в этом мне нет равных! – она игриво поклонилась и стукнула каблучками. И я принял игру: вытянулся и стукнул пятками в ответ.

Страсть и ненависть сплелись в безумной пляске, воюя взглядами, выбивая всю дурь из рассохшегося пола. Она то манила, то отталкивала, то глядела искоса, словно подзывая, предлагая нарушить правила, забыть о глупых традициях устаревшего танца и прикоснуться, сжать талию ладонями, то нападала, отгоняя стуком каблучков, запрещая приближаться слишком близко.

Удар! Удар! Удар! Это обиженная женщина хлещет по щекам или возбуждённое сердце отбивает ритм?

Стук! Стук! Стук! Она так близко, совсем рядом, улыбается, смотрит на меня так, как не смотрела уже очень, очень давно. И в её взгляде нет ни капли страха.

Толчок! Прыжок! Она танцует, делит танец со мной, как могла бы разделить всю жизнь и, кажется, я становлюсь почти счастливым…

А потом она поднимает руки и наши пальцы сплетаются, как путы живого, тёплого хмеля, вцепившиеся в холодные камни замковых стен.

И не осталось ненужных опасений, вопросов и судеб. Только танец, только прыжок, толчок, поворот, и стук, стук, стук, стук, стук!

Боль уходила, убегала, пряталась от грохота в самых тёмных уголках, не решаясь соперничать с весельем танца, и я не заметил, когда мы начали смеяться. Я и она. Вместе. Быть может, эта джига не станет последней?