class="p1">На закате пятого дня с поезда на Курском вокзале сошли две девушки в слишком легкомысленной для московской осени одежде — цветные платья, вязаные накидки, непокрытые головы. Одна была коротко подстрижена, и белокурые волосы обрамляли ее лицо модными «перьями». У другой по спине змеилась тяжелая черная коса. Девушки держали друг друга под локоток и поочередно, меняя руки, тащили одну на двоих сумку. Они с легким удивлением оглядывались по сторонам и шарахались от шумных носильщиков и таксистов. Дошли в толпе до входа в метро и там застряли вместе с прочими иногородними, мучительно пытаясь понять, как надо платить за проезд.

В вагоне подземного поезда остальные пассажиры косились на эту парочку, и дело было не только в легких, нездешних платьях и возмутительном на фоне городской осенней бледности загаре. Лицо темноволосой девушки было до самых глаз укутано в синий платок с узором «турецкий огурец». Тогда закрытые лица нам были в новинку, женщины в парандже встречались редко, маски в метро тоже не носили, и соседи не могли взять в толк, что с ней такое — лицо изуродовано, или новая мода такая, или религия не разрешает открыться. Особенно внимательно парочку разглядывал сидевший напротив молодой бородатый мужчина — щурил глаза, покачивал головой и не отводил глаз, встречаясь с ними взглядом. Девушка в платке сначала старалась не обращать на него внимания, а потом уставилась исподлобья, тоже прищурилась, и ее черные глаза стали горячими и злыми.

— Розка, Розка, не надо! — прильнула к ее уху светловолосая. — Не надо, не обращай внимания, он просто так, не смотри…

Роза опустила глаза и медленно, потихонечку выдохнула в свой платок, обильно сбрызнутый глазными каплями на основе серебра. Они с Адой давно уже выяснили, что серебро, по счастью, обладает способностью нейтрализовать ее гибельное дыхание.

Противный бородач все равно закашлялся и долго харкал в платок, роняя слюни на бороду, а еще через остановку поспешно вышел из вагона. Ада покрепче прижала к себе острый локоток сестры. Роза взглянула на нее, кивнула, что, мол, все в порядке, и от греха подальше закрыла глаза.

Зайдя в наш двор, они обе чуть не расплакались от той перехватывающей горло ностальгической боли, из-за страха перед которой многие чувствительные натуры никогда не посещают места своего детства. Аду ноги сами понесли к дому с мозаикой, к третьему подъезду. Она с надеждой обернулась, и Роза, хлюпнув носом под платком, согласно кивнула, но спустя мгновение свела на нет всю молчаливую торжественность момента глухим возгласом:

— Сумку! Адка, сумку забыла!

Ада поспешно вернулась и взяла сумку, в которой что-то булькнуло.

— Маме скажи, пусть чачу перельет куда-нибудь, — посоветовала Роза. — И суджук ей сразу отдай. И камни с чаем…

Ада скрылась в третьем подъезде, а Роза направилась к угловому дому. Провела рукой по домофону, который установили после смерти Досифеи, и дверь открылась. Постояла у почтовых ящиков — по ее лицу, скрытому под платком с «турецкими огурцами», ничего нельзя было понять. Потом поднялась на лифте на седьмой этаж.

Ремонт в бывшей квартире гадалок шел полным ходом, входная дверь была распахнута настежь, паркет в прихожей застелили газетами. Ремонтники сновали туда-сюда, выносили строительный мусор, белили потолки и шпатлевали стены. Пахло мокрой штукатуркой, чужие голоса гулко метались по оголенному жилищу. На лестничной клетке валялись обломки деревянной оконной рамы. Роза отломила от нее щепочку и тихонько ушла обратно во двор.

В палисаднике, где когда-то возделывали свой огород Агафья Трифоновна, Роза опустилась на колени, воткнула в землю щепочку, которой касались руки гадалок из углового дома, накрыла ее сверху своей ладонью и без голоса, одной той силой, которую давал ей царский подарок, обратилась к тварям земляным и домовым, водяным и воздушным. Далеко раскатывался по песчаной дворовой почве, звенел в воздухе и тревожил темную водяную рябь ее зов. Вот, говорила Роза, были люди и были вы, и был наш двор и в нем семья особой крови, которая знала обо всех, хранила равновесие и хранила их от вас, а вас от них. Но пришли чужие, выгнали, истребили семью особой крови и насели на людей, а в вас загнали сваи, залили вас бетоном, срубили ваши деревья, разорили ваши донные гнезда. Слабые люди, которые даже вас боятся как огня — и те объединились и пытались сопротивляться, пока их совсем не запугали. А вы молчали и бежали поодиночке, гудели по ночам и плакали, съели какую-то офисную девицу и пускали огоньки — это все, что вы можете? Если вы не откликнетесь сейчас — не будет здесь больше ни нашего двора, ни людей, с которыми вы привыкли жить бок о бок. Чужие должны ответить за особую кровь, иначе они решат, что им все можно, и убьют этот город, как убили множество других до него…

И мы, твари земляные, домовые, водяные и воздушные, ответили ей так громко, что уснувшие было птицы с криком высыпались в небо, а в домах задребезжали стекла. Нас никто не звал, ответили мы. Мы ждали, когда же нас позовут. Мы боимся, это правда, мы боимся чужих и опасаемся людей, но больше всего на свете мы боимся потерять наш двор. Мы не знали, что делать без тех человечьих самок особой крови, никто нас больше не слышал. Но теперь ты пришла и говоришь с нами, и мы пойдем с тобой. Веди нас на войну с чужаками, змеиная царевна, сказали мы.

И мы пошли к банку. Мы все, кто жил во дворе и под ним, в стенах, в стволах деревьев и в зеркалах, кто скрипел ночами на чердаках и громыхал в подвале. Асфальт трескался под нами, наше дыхание вышибало искры из светофоров и фонари гасли, чтобы укрыться во тьме от наших горящих глаз. С нами был Леша Маркин из «сталинки», выросший в прекрасную тварь с длинным гордым рылом, и Пелагея, та, что оставила человеческий мир ради хрустального зазеркалья и забыла там всех, кто причинил ей боль, и дети из интерната, Танюша, Митька и Конопухин, давно ушедшие за границы, поставленные перед человеческим разумом, тоже присутствовали, но невидимо, чтобы не вызвать своим появлением внеплановый конец света. Говорят, даже летающую тарелку видел в тот вечер над центром города кто-то из случайных свидетелей.

Банк уже был закрыт, но некоторые окна светились в зябкой осенней тьме. Как видно, там осталась охрана и кто-то из припозднившихся сотрудников. Роза остановилась на берегу пруда, взглянула